В. Войнович Малиновый пеликан — В приемной Перлигоса, читать

В. Войнович Малиновый пеликан — Глава 38. В приемной Перлигоса

Все еще недоумевая, зачем я мог понадобиться столь высокому
лицу, я последовал за начальником. Сначала меня провели через
металлоискатель, потом очередной охранник всего меня общупал,
нашел в боковом кармане пластмассовую расческу, долго вертел в
руках, соображая, не могу ли я употребить ее как орудие нападения.
Решил все-таки, что такое возможно, и оставил ее у себя, пообещав,
что, если вернусь, он мне ее отдаст. Меня смутило то, что он сказал
«если», а не «когда», но я решил положиться на судьбу, однако
попросил охранника, прежде чем он оставит расческу у себя, дать мне
ей причесаться. И надо сказать, что он проявил понимание, не отказал.
И вот я сижу в очень просторном зале, может быть, даже в Грановитой
палате или какой-то другой. Вдоль стен расставлены кресла, а над
креслами к стенам прибиты головы разных диких животных: тигров,
волков, медведей, оленей, лосей, кабанов и прочих. И под каждой
головой табличка с каким-то текстом, который я издалека разобрать не
смог. Я сижу в одном кресле, а в других разные высокопоставленные
люди: министры и генералы, которых я раньше видел только по
телевизору и никогда даже в самых честолюбивых своих мыслях не
мог представить, что когда-то вот прямо в самой близкой близи увижу
таких знаменитостей. Один генерал с четырьмя звездами на погонах
рядом со мной сидел, очень известный, и, судя по тому, что он со мной
почтительно поздоровался, я оказался тоже небезызвестен ему. Сидели
молча. Я от нечего делать достал свой мобильник и стал писать
эсэмэску жене. Так, мол, и так, ты не поверишь, но сижу в приемной
Перлигоса, поздравь меня и, если что, не поминай лихом.

— Я извиняюсь, — шепотом обратился ко мне мой четырехзвездный
сосед, — а вы здесь по какому делу? Тоже коррупционному?

— Я?! — удивился я. — А почему вы так думаете?

— Потому что здесь сидят все те, кого обвиняют в коррупции. Вот
я и думаю, что вы тоже по такому же делу.

— Да нет, — говорю, — я к коррупционным схемам, к сожалению,
допущен не был.
— Как это? — говорит сосед. — Как это не был? Неужели вам никто
ничего не заносил, не откатывал?

— Увы, — говорю, — все мимо несли, а ко мне ни разу не завернули.

— Да, — вздохнул мой сосед, много еще у нас несправедливостей.

Посидели, помолчали. Мой сосед сидел, опустив голову, и
шевелил губами, может быть, беззвучно репетировал свою
оправдательную речь или вспоминал десять библейских заповедей.

— Простите за любопытство? — спросил я его. — А в чем вас
конкретно обвиняют?

— В сущей ерунде, — ответил он и объяснил суть.

Ему, занимавшему должность начальника управления вещевого
снабжения армии, было выдано сто миллионов рублей на покупку
байковых зимних кальсон солдатам срочной службы. Он закупил
вместо кальсон сатиновые трусы. Он сам, когда был молодым,
стеснялся ходить в кальсонах, поэтому думал, что и солдаты
предпочтут кальсонам трусы. Он сэкономил на этом из ста миллионов
семьдесят, которые положил на свой счет в офшорном банке. А тут
ударили сначала санкции, а потом и морозы. В результате санкций
счета его оказались замороженными, а в результате морозов солдаты
себе кое-что отморозили. А его привлекли к ответственности. Это
решение ему показалось несправедливым, потому что раньше, начиная
примерно с капитанского звания, он всегда делал что-то подобное, и
ничего, проходило, а теперь попал под кампанию усиления борьбы с
коррупцией.

Сидел здесь и сам министр обороны, которого раньше, учитывая
его объемы и размер одежды, называли Экстра-Экстра-Лардж
министром, а теперь, учитывая изменившийся статус, стали называть
Экс-Экстра-Экстра-Лардж министром. Так вот он, когда был уже
Экстра-Экстра, но еще не Экс, ворочал не миллионами, а
миллиардами, купал свою любовницу в шампанском и парном молоке
и по-честному делил с ней военный бюджет: половина стране,
половина себе, половина любовнице. Вы скажете, по правилам
арифметики тут что-то не сходится, но по его правилам до поры до
времени все сходилось. Законную жену при этом он своим вниманием
обходил, нарушая правило другой арифметики. Дело в том, что его
женой была дочка одного большого начальника, большего даже, чем
сам этот министр, и раз уж тебе с таким человеком повезло
породниться, так будь ей верен до гроба по известной украинской
пословице: бачилы очи що купувалы, ишьте хочь повылазьте. Так вот,
если бы он ел, что купил, и как примерный семьянин делил бюджет со
страной и женой, ему могли бы просто поставить на вид. Или объявить
выговор. Или даже похвалить за расторопность. Но в этом случае его
ожидало суровое наказание, что было видно по выражению его лица и
состоянию тела, которое все дрожало, как тесто в квашне во время
землетрясения.

Любовница тоже ожидала высокого суда, но не дрожала, а,
пытаясь отвлечься от мрачных мыслей, сидела в уголке и сочиняла
поэму, посвященную ночной розовой пижаме Экстра-Экстра-Лардж,
которую у нее нашли при обыске. Ее обнаружили в тот момент, когда в
ней находился сам министр. Министра тогда из пижамы вытряхнули и
увели, а пижаму оставили, и этот предмет одежды теперь вдохновлял
любовницу на высокое творчество, немедленно распространявшееся
по широким просторам Интернета. Всю поэму о пижаме я не
запомнил, но отдельные строчки застряли в моей слабеющей памяти:

Ах, пижама, пижама, пижама,

ты когда-то со мною лежала,

а то тело, что ты окружала,

от любви и желанья дрожало.

Ах, пижама, пропахшая потом,

Ах, пижама, пропахшая страстью…
Мне в тебе не хватает чего-то,

Или, может быть, даже кого-то,

С кем познала я краткое счастье.

Если хотите знать мое мнение, стишок совсем недурной. В нем,
если угодно, имеет место даже некоторая виртуозность: первая
ассонансная рифма: «пижама — лежала» меняется на ординарную
глагольлную: «лежала — окружала».

Рядом с поэтессой сидел один очень большой чиновник и
трепетал не от любви и страсти, а от страха. Он задавил маленькую
старушку, переходившую улицу по пешеходному переходу при зеленом
сигнале светофора, и теперь тоже слегка волновался. Здесь же
находились в полном составе члены кооператива «Водохранилище»,
которых злобные оппозиционеры обвиняли, что они свои миллиарды
приобрели не совсем честным путем и спрятали за границей. Они
пришли с жалобой, что западно-восточные страны ввели против них
секторальные санкции, лишившие их возможности доступа к своим
счетам и недвижимому имуществу. Они тоже волновались, опасаясь,
что Перлигос откажет им в полном возмещении их убытков. И только
молодой человек в ближнем углу ни о чем не волновался. Он сидел
спокойно и писал эсэмэски любимой девушке, ождавшей его у
памятника маршалу Жукову. Этот человек, когда я его спросил, за что
его сюда привели, ответил: «Практически ни за что». Но сидевший
рядом с ним заплаканный полицейский перебил его и сказал мне:

— Не верьте, он все врет.

И рассказал, что во время беспорядков на Трясинной площади
молодой человек выкрикивал возмутительные слова «Крым не наш», а
его, полицейского, объяснявшего ему с помощью дубинки, что Крым
наш, ударил ладонью по каске. Чем причинил стражу порядка
невыразимые физические и нравственные страдания, отчего тот
потерял сон, аппетит, интерес к супруге и постоянно плачет.

Ну, если перечислять всех, то нельзя не упомянуть еще одного
губернатора очень большой и успешной области, которого я много раз
видел по телику. Сначала как члена ведущей политической партии,
успешного руководителя крупной области и большого православного
патриота. А не далее как вчера опять показали его же, но как главаря
организованной преступной группировки. Не только его самого
показывали, но и шестьдесят килограммов украшений, золотых,
платиновых, брильянтовых, рубиновых и изумрудных. Всякие
браслеты, медальоны броши и серьги, которыми можно было бы
одарить значительную часть женщин его губернии,
продемонстрировали также набор ручных часов, — некоторые
стоимостью до миллиона долларов и ручку-самописку в ту же цену, а
еще и сами деньги — сколько-то миллиардов во всех валютах
разложили большими разноцветными пачками по всему полу большой
комнаты — это было, конечно, зрелище. Мы с Варварой вместе на все
это смотрели и Варвара, помнится, удивилась:

— И за что же его, бедного, посадили? Видно, кому-то чем-то не
угодил.
— При чем тут угодил или не угодил? — возразил я. — Ты же
видишь, сколько он наворовал.

— Эх, ты! — возразила она. — Дожил до таких лет, а до сих пор не
понял, что ворующих миллиардами за воровство не сажают. А сажают,
если чем-то не угодил.

Пока я вспоминал наш разговор с Варварой, очередь в приемной
уменьшилась. Сидевших под дверью одного за другим приглашали
войти, и я видел, как каждый из них съеживается, становится
маленьким-маленьким, в ином случае кажется, что сейчас превратится
во что-то мизерное, не больше клеща. При этом каждый вызванный
внутрь втискивается медленно и с трудом, но оттуда вылетает пулей.
Некоторых из вылетевших какие-то люди берут тут же под руки
выводят в разные двери. Первого вывели, и тут же раздался негромкий
хлопок. Генерал, заменитель кальсонов трусами, вздрогнул. Потом
второго вывели — и опять хлопок. Он опять вздрогнул, посмотрел на
меня и спросил шепотом:

— Как вы думаете, что это за звуки? Их там расстреливают?

— Да нет, — говорю, — что вы? Как вы могли подумать. У нас
смертная казнь запрещена.

— А что же там хлопает?

— Да дверь хлопает.

— Вы думаете? — Сомневается. — Мне кажется, обычно дверь
хлопает как-то не так, а так хлопает пистолет с глушителем.

И потом при каждом хлопке вздрагивал, пока не позвали его
самого. Он вошел, через минуту вышел с печальным лицом и успел
мне шепнуть, что получил предупреждение о неполном служебном
соответствии.

После него позвали Экс-Экстра-Экстра-Лардж министра, который
теперь, ввиду выпавших ему переживаний, одно Экстра потерял,
похудел и мог бы сменить одежду на тоже с одним экстра.

Министр вскоре вышел живой и невредимый, но с
противоречивыми чувствами. Его оправдали при условии, что
вернется к жене, а в наказание за коррупцию внесет в казну штраф в
двести рублей. Со штрафом он согласился, но остался в сомнениях,
что лучше — возвращение к жене или тюрьма.

Задавившего старушку тоже простили, приняв во внимание, что
хотя она переходила улицу на зеленый свет, но, будучи подслеповатой,
могла бы пойти и на красный. А поскольку она уже явно превысила
порог средней продолжительности жизни в нашей стране,
Пенсионный фонд счел необходимым — объявить — задавившему
благодарность.

Членам — кооператива «Водохранилище» — были — обещаны
компенсации ущерба, нанесенного секторальными санкциями из
государственного бюджета.

Что же касается молодого человека, то он за зверское избиение
полицейского получил по заслугам. Не помню точно, трешечку,
пятерочку или семерочку в лагере общего режима.

Когда этого преступника вывели в наручниках, я в зале остался
один и в ожидании, что вот-вот позовут и меня, стал читать «Отче
наш», который я знал наизусть, но только до «И не введи нас во
искушение, но избави нас от лукавого». Дочитал до «лукавого» — не
вызывают. Опять прочел столько же — не зовут. Стал успокаиваться,
думать, что раз я взяток не брал, старушек не давил, полицейских не
бил, меня привели сюда совсем по другому делу. А если даже и ждет
меня самая суровая участь, то и ладно. Чего мне бояться? Если и
расстреляют, это лучше, чем умирать в мучениях от энцефалита или
боррелиоза. В моем возрасте вообще расстрел можно рассматривать
как эвтаназию, избавление от страданий, неизбежно сопутствующих
старости и приближающейся агонии. Короче говоря, я успокоился и
стал ждать смиренно, положив руки на колени. Потом решил
размяться и пошел вдоль стен, разглядывая головы прибитых к стене
животных. Теперь вблизи я мог прочесть пояснительные тексты под
ними. На первой общей большой табличке было написано, что Его
Высокопревосходительство Перлигос, заботясь о сохранении нашей
дикой природы, постоянно занимается спасением от уничтожения
разных животных, особенно редких, занесенных в Красную книгу. Так
вот под каждым из краснокнижных животных отдельно было указано,
что это животное спасено лично Его Высокопревосходительством
Перлигосом в уссурийской тайге. А это в подмосковном лесу. А это в
тундре. А это еще где-то. Разглядывая эти экспонаты, или, может быть,
их лучше назвать трофеями, я задумался, можно ли считать
нормальным способ спасения диких животных путем прибивания их
голов к стенке. Но мысли своей до конца не додумал, потому что в
дальнем углу открылась резная дверь, и через весь зал мимо меня
прошел черный худой человек, которого я сразу, представьте себе,
узнал. Это был муж Зинули — Иван Иванович, Ванюша, Котик, с
которым она шепталась, когда они, думая, что я или сплю, или
нахожусь в коме, говорили о возможности моего неисцеления. Он шел
с пластмассовым ведерком, в котором что-то плескалось, и скрылся за
дверью в кабинет Перлигоса, и меня это очень сильно насторожило.
Потому что если он с самим Перлигосом начнет обсуждать то, о чем
говорил с Зинулей, то вполне может так случиться, что я отсюда не
выйду и моя расческа достанется охранникам.

Мои размышления были прерваны тетей с цинковым ведром и
шваброй. Подоткнув суконную юбку, он стала окунать швабру в ведро
и протирать пол, ворча при этом себе под нос:

— Вот ходют тут всякие, ходют и ходют, топчут и топчут. И где? В
Кремле? Здесь царь ходил босой. А вы разуться не можете? Боитесь,
что ботинки сопрут? Дак кому же они нужны, стоптанные…

Далее — Глава 39

Оглавление

Ранее — Глава 37