В. Войнович Малиновый пеликан — Haus der Dummen Дом дураков

В. Войнович Малиновый пеликан — Глава 25. Haus der Dummen, или Дом дураков

Не помню, сколько минут, часов, дней или недель проспал я на
этот раз, но, как мне потом рассказали, почти все это время Перлигос
отсутствовал, а журналисты, политологи и политтехнологи из «пятой
колонны» пытались понять, что бы это значило, оппозиция
высказывала всякие соблазнительные для нее надежды, и девяносто
процентов народа беспокоились, как же они будут жить, если его
отсутствие окажется бесконечным. Проснувшись на короткое время, я
тоже немного поволновался, но, поразмыслив, решил, что тревожиться
слишком не стоит, все идет своим чередом. Магазины работают, поезда
ходят, самолеты летают, куры несутся, и коровы доятся. Я успокоился
и снова заснул, и попал, представьте себе, в Берлин. Иду по улицам,
знакомые названия: Курфюрстендам, Тиргартенштрассе,
Фридрихштрассе, Александерплац, и вдруг вижу вывеска: Нац: ег
Риттеп. Я удивился. Я думал, что их парламент называется рейхстаг,
а он, оказывается, называется почти так же, как наша Дума. Я немного
поднапрягся, перебрал в уме знакомые мне слова немецкого языка,
вспомнил, что в немецком есть слово думкопф, что означает глупая
голова или дурак, а «думме» просто дурак и никакого второго значения
не имеет. Слово «хауз» я знал ещё с детства. Сложив эти два слова
вместе, я легко догадался, что это здание называется Дом дураков.
Разжигаемый любопытством, я поднялся по высоким ступеням,
прошел через широкий вестибюль и оказался в просторном зале,
круглом, как в цирке, с рядами во много ярусов, спускавшимися к
площадке, освещенной прожекторами, светившими со всех сторон и
освещавшими небольшую группу людей обоего пола в хороших
костюмах, но с собачьими головами. Они стояли, собравшись в круг, и
громко лаяли друг на друга. Прислушавшись, я с удивлением
обнаружил, что довольно неплохо понимаю собачий язык и что, как я
понял, они лают не то чтобы друг на друга, но как бы в сторону друг
друга, и все лающие согласны со всем, что лает каждый из них. Из
того, что они вылаивали, я понял, что некоторое время тому назад они
проиграли какую-то войну, были поставлены на колени и стояли долго,
но устали и постепенно поднялись во весь рост. Разогнув колени, они
испытали страшную обиду против мира, который их победил и унизил.
Они это терпели долго, но больше терпеть не намерены. Они послали
маленьких зеленых человечков в Калининградскую — область,
мотивируя это тем, что это исконная их территория, и без единого
выстрела, немедленно эту территорию захватили, потому что
калининградцы оказались к этому совершенно неподготовлены. У них
там было много «Искандеров» (не писателей, а ракет), но они были
созданы для уничтожения больших целей, а против маленьких
человечков оказались бессильны. Маленькие же человечки захватили
всю Калининградскую область со всеми бывшими там «Искандерами»,
со всеми писателями и людьми прочих профессий, провели
референдум. Сто один процент жителей, включая успевших набежать
из других областей через Литву или Польшу, единогласно
проголосовали за немедленное включение Калининградской области в
состав ФРГ. А кому не удалось перебежать, сперва опешили от такой
наглости, а потом стали вопить на весь мир, что присоединение
области — это на самом деле аннексия и грубейшее нарушение чего-то.
Они сравнивали фрау Канцлерин с Гитлером, пририсовывали ей
гитлеровские усы и вспоминали вторжение немцев в Судеты и аншлюс
Австрии. На что германские пропагандисты заявили, что вообще
никаких русских нет, что на самом деле русские — это вообще не народ,
а искусственно созданная популяция. В действительности русские,
украинцы, белорусы — это все немцы, только говорят на другом языке.
Не могу сказать, что я этим речам особенно удивился. Что-то похожее
я слышал раньше. Не удивился бреду горячечной больной, заявившей,
что мы ни в коем случае не должны отдавать наших немецких сирот на
усыновление русским, потому что русские, это же всем известно, люди
невежественные, не признают однополых браков, с детишками
нашими немного поиграют, позабавятся и пустят на запчасти, которые
нам и самим нужны. Затем последовала длинная речь госпожи
Зоммервайцен, из которой я понял только, что речь идет о госпоже
Канцлерин, которая всегда правильно говорит, тонко замечает, мудро
рассуждает, четко объясняет, решительно действует и потому является
наиболее уважаемым политиком во всем мире и во всей истории
человечества. За ней слово берет господин Рибхаммер, внук
Риббентропа и Молотова, который заверяет собравшихся, что мы наш
братский русскофашистский народ в обиду не дадим, и если надо его
уничтожить, сделаем это для его же пользы своими силами.
Дискуссию развивает Хаммертроп, внук Молотова и Риббентропа,
превратившийся вдруг во Владика Коктейлева, рядом с которым,
справа и слева, выстроились другие надменные потомки известной
подлостью прославленных отцов, а также из простолюдинов Вовик
Индюшкин, Антон Железякин, Семирамида Озимая, Лев Достоевский,
Вольф Поносов и, перебивая друг друга, хором заговорили по-русски.
Владик сказал, что на самом деле никакой Укропии никогда не было,
как не было никакого отдельного укропского языка, а тот, который
есть, выдумали австрийцы, которых, если подумать, тоже нет. Поэтому
мы не только территорию освободим, но и дадим им возможность
наконец-то говорить на родной нашенской мове, которой они не знают.
А если что, подхватил Вольф Вольдемарович, не будем лицемерить и
наконец признаем очевидный факт, что не только укропы, но и гренки,
и даты, и, само собой, пруссаки, а также все другие народы, живущие
вокруг нас, вдали от нас и поблизости, на самом деле русские, которые
страдают от геноцида. Мы их освободим, и НАТО не посмеет нам
мешать, потому что у нас есть ядерное оружие.

— А у них разве нет? — поинтересовался Индюшкин.

— У них есть, — презрительно отозвался Вольф Вольдемарович. —
Но они трусы. Они не решатся его применить, потому что слишком
хорошо живут и хотят жить дальше.

— А мы разве не хотим жить? — спросил Достоевский, на котором
природа устала отдыхать.

— Хотим. — Произнося речи, Вольф Вольдемарович постепенно
возбуждался и начинал жестикулировать так, как будто дирижировал
невидимым оркестром. — Мы хотим жить, — повторил он. — Но не так
сильно хотим, потому что живем не так хорошо. И это хорошо, что
живем не так хорошо. Поэтому мы их не побоимся, и, прежде чем они
нанесут нам удар, мы их покроем ковровыми бомбардировками, от них
не останется ничего, кроме пепла, а мы в конце концов дойдем с одной
стороны до Индийского океана, а с другой — до Атлантического и до
Рима.

— Тем более, — подхватил Владик, что Рим — это тоже, как всем
известно, исконно русский город.

Тут даже члены этой компании, хотя у них у всех мозги давно
были вывихнуты, а языки вывернуты наизнанку, слегка поперхнулись
и посмотрели на Владика с настороженным удивлением. Но он им тут
же все разъяснил. Когда-то давно славянские племена, совершая
большой освободительный поход, прошли Европу и весь Апеннинский
полуостров, и когда входили в Рим, жители этого города,
выстроившись вдоль — дороги, бурно — приветствовали — своих
освободителей и говорили друг другу: «Это русские!» С тех пор их
зовут этруски.

Каким-то образом я сам оказался в этой компании и тоже
попробовал влезть в разговор и, извинившись за свое невежество,
задал автору вопрос, неё путает ли он случайно древний Рим с
современным Донецком? Тот посмотрел на меня удивленно. Что вы
имеете в виду? Я имею в виду, что когда русские войска входят в
Донецк, то тамошние жители говорят: «Это русские». Римляне
должны были сказать «е гизза», но если они говорили «это русские»,
значит, они сами были русские.

— Правильно, — сказал Владик, ничуть не смутившись, — там уже
жили русские, которым римские власти не разрешали говорить по-
русски, и они вынуждены были изъясняться на латинском наречии, но
когда к их городу подошли их соплеменники, они, уже ничего не боясь,
могли насладиться чарующими звуками родной речи, после чего
латинский язык окончательно устарел, и теперь его изучают только
юристы и медики. Воспользовавшись близостью к такому ученому
человеку, я решил не упустить случая и спросил, почему, как он
считает, Европа, такая духовная и просвещенная, поддерживает
грубых и невоспитанных укрофашистов.

— В этом ничего странного нет, — немедленно ответил мне
Владик. — Не забывайте, что Европа родина фашизма.

И пошел писать докторскую диссертацию о патриотах и
либералах, о которых Ленин говорил когда-то, что либералы — это
люди, которые просят у правительства реформ или чего-нибудь. Но
тогдашние либералы, по мнению Семигудилова, были все же лучше
теперешних. Они были люди глупые, недалекие и наивные, но родиной
не торговали. В отличие от сегодняшних, готовых продавать ее
частями и целиком и незадорого, как секонд-хенд. Либералы, сколько
их ни убеждают, не могут понять, что Россия православная, духовная и
обладает особой статью, сказал Тютчев, и у нее свой особый путь,
говорит Семигудилов.
Сколько живу, столько слышу об этом самом особом пути.
Семьдесят лет шли особым путем, отрицая Бога. Теперь опять свой
путь с иконами, хоругвями, песнопениями и Богом — Отцом, Сыном и
Духом святым.

Я очнулся, и Зинуля меня спрашивает:

— Вот вы, говорят, за границей жили. И что там, неужели люди
живут лучше, чем мы?

— А вы думаете, что мы живем лучше всех?

— А разве нет?

— По-моему, нет.

— А чем же там лучше?

Я отвечаю коротко:

— Тем, что там лучше.

Она просит подробностей. Объясняю:

— Везде, где есть свобода, демократия, реальные выборы,
свободная пресса и независимый суд, люди живут лучше материально.
Они больше уверены в своем будущем, у них меньше стресса, меньше
психических заболеваний. Власть зависит от общества. Поэтому там
меньше воруют, меньше берут взятки, меньше лгут, меньше пьют,
меньше колются, меньше гибнут на дорогах, меньше убивают друг
друга по пьянке, там справедливей суды, там чище дороги, там нет
бездомных детей и бродячих собак.

— Зато у нас, — она перебила, — духовность. — И, перейдя в
наступление, сообщила мне все, что слышала по «ящику», что там
везде засилие гомосексуалистов, там, если ты не голубой, и на работу
нигде не устроишься, там привозят из России купленных или
украденных детей, бьют их, убивают, расчленяют на органы, а тех,
кого не расчленяют, выращивают в качестве пушечного мяса для
грядущих войн. Европейцы пляшут под дудку американцев, без
американцев шагу сделать не могут, а сами американцы вмешиваются
в дела других стран, бомбят их, свергают одни правительства, ставят
другие, Россию считают своим главным врагом. Их ненависть к России
никак не зависит от нашего поведения. Как мы ни старались быть
хорошими в их глазах, нам это никогда не помогало. Поэтому будем
такими, как есть. И они остаются такими, как были. Они старались и
стараются ослабить нашу страну и, чтобы как-то нам насолить,
размещают вокруг нас военные базы, опять же подсыпают нам
колорадских жуков, энцефалитных клещей, заражают наших гомиков
СПИДом, а всех остальных птичьим гриппом, вирусом тропической
лихорадки, устраивают в соседних с нами странах майданы и всякие
оранжевые революции и вообще делают все, чтобы мы никогда не
поднялись с колен. А мы мирные, добрые, открытые и душевные и
доверчивые. И как хорошо мы бы жили, если бы не эти проклятые
американцы. Вы со мной согласны?

Я бы согласился, если бы потерял память. Но мне помнилось, что
в конце советско-германской войны я ходил в американской рубашке,
американских штанах и американских ботинках, ел американскую
тушенку, жевал американскую жвачку, курил (тайком от родителей)
американские сигареты. По дорогам страны носились американские
грузовики: «студебеккеры», «шевроле», «форды» и юркие «виллисы»,
небо над головой бороздили американские дугласы, аэрокобры, а
попозже взлетел и «Ту-4», тяжелый бомбардировщик наш, но
скопированный с американской летающей — крепости — «Б-29».
Американцы, спасая Россию от голода, посылали ей продовольствие в
конце девятнадцатого века, в начале двадцатого, делали это же во
время нашей Великой Отечественной, но даже и тогда я помню, люди,
уплетавшие американскую тушенку, замечали, что она сладковата, и
задавались вопросом: не человечина ли в этих банках.

Далее — Глава 26

Оглавление

Ранее — Глава 24