В. Войнович Малиновый пеликан — Страдалец, читать онлайн

В. Войнович Малиновый пеликан — Глава 8. Страдалец

Мы проехали по нашей Северной аллее, свернули на Среднюю,
где я увидел бредущего прямо посередине дороги упомянутого выше
Тимофея Семигудилова. Он достопримечательность нашего поселка, и
не только его. Вот его портрет: старик моего возраста, крупный,
ростом под два метра, плечистый, сутуловатый, с дряблым лицом,
мешки под глазами, а глаза всегда воспаленные от ненависти ко всему
живому. Ходит осенью в ватнике, яловых сапогах и конусообразной
войлочной, очевидно, монгольской шапке, с большой суковатой
палкой, не срезанной где-то в лёсу, а специально для него
обструганной, отшлифованной и покрытой лаком. Палку он держит не
в качестве дополнительной точки опоры, а чтобы отбиваться от
случайных собак. Но случайных собак в нашем поселке нет. До
недавних пор были не случайные и не бездомные, а, я бы сказал,
бесхозные, но прикормленные две, четыре, потом число их возросло до
шести. Мы, жители поселка, собирали деньги, а наши охранники
варили собакам кашу с мясом. Около своей будки они построили и
животным три таких же, только поменьше, без печек и телевизоров. В
конурах собаки практически не жили, лишь прятались от дождя, но
зимой грелись с охранниками или в самой их сторожке, или на
крыльце, а летом подолгу лежали прямо на асфальте посреди дороги,
не опасаясь проезжавших машин, которые аккуратно их объезжали.
Ходили собаки всегда всей компанией, сытые и потому не злые, даже
кошек не трогали. Всех гуляющих по поселку встречали весело, виляя
хвостами, и сопровождали на небольшие расстояния. И почти все
наши жители к ним относились хорошо, всех знали по именам: Чук,
Гек, Мальчик, Джек, Туман и Линда. И вдруг какой-то мерзавец
накормил их отравленным мясом. Пять из них сдохли в ужасных
мучениях, а Линда выжила, потому что, представьте себе, была
вегетарианка. Так вот я говорю, гибелью собак, их жестоким
убийством весь наш поселок был потрясен, и подозревали как раз
Тимоху или его дружка и нашего депутата народного Алексея
Чубарова, которые часто выражали недовольство тем, что по поселку
ходят бездомные, по их мнению, собаки без ошейников, поводков и
намордников. При этом Семигудилов своего ротвейлера Рекса водит
без намордника, а с поводка часто спускает, и тот время от времени
вступает в драку с другими собаками, помельче, а однажды покусал
нашего охранника Бориса Петровича. Что касается Чубарова, то он
понес потом наказание, правда, не за отравленных собак, а за жадность
и подлость по совокупности. Дело в том, что он, снеся купленную им у
выжившей из ума старушки за бесценок, по нынешним понятиям,
старую дачу, построил здесь роскошный терем из сибирского кедра.
Нанял приехавших на заработки узбеков, забрал у них паспорта,
уверял, что сделает всем регистрацию, кормил и обещал расплатиться
в конце. Узбеки трудились полгода, а когда работу закончили, Чубаров
денег не заплатил, регистрацию не сделал, но вызвал полицию, и
строители как нелегальные были отправлены на родину. А через
некоторое время терем, в который Чубаров еще, к сожалению, не
переселился, запылал и при подходящем дуновении ветра быстро
сгорел дотла. Надо сказать, никто из жителей поселка, включая и
Семигудилова, не осудил поджигателей, которых полиция искала, но
не нашла, поскольку все, кого можно было заподозрить, были высланы
задолго до пожара.

Но я отвлекся и возвращаюсь к Семигудилову.

Он шел, держа палку как посох, то есть не опираясь на нее, а
втыкая ее прямо перед собой. Погруженный в глубокую думу, он не
слышал, как мы подъехали. И не видел, наверное, всполохов нашей
мигалки. Водитель Паша притормозил и некоторое время тащился за
Тимохой, выражая возмущение тем, что бросал руль, размахивал
руками, поворачивался к нам, произнося ругательства, в которых
главными были слова: ё-моё, блин, баран, козел и придурок.

— Ну что ты ругаешься, блин! — не выдержала Зинуля. — Не
можешь ему бибикнуть?

— Ты что, блин? — отозвался Паша. — Ночь ведь. Люди, блин, спят.

Он помигал фарами. Семигудилов продолжал свое неспешное
шествие.

Паша включил сирену и тут же выключил. Она взвизгнула, как
раненая собака, и смолкла. Семигудилов испугался и отскочил в
сторону. Мы поравнялись с ним, я попросил водителя не обгонять и,
высунувшись в окно, громко сказал:

— Привет полуночникам!
Он второй раз вздрогнул, поднял голову, вгляделся и, узнав,
открестился от меня, как от черта, сказав при этом:

— Чур меня! Чур!

Я не удивился. Я привык к тому, что он меня держит за нечистую
силу, но при этом ему меня не хватает как постоянного оппонента в его
мучительных раздумьях о судьбах отечества, мира и мироздания. У
него жена алкоголичка, сын дебил, старшая дочь недавно получила
срок за содержание борделя и торговлю наркотиками, а младшая, более
или менее нормальная, живет в Париже, но он о семейных проблемах
думает мало, поскольку страдает от существования на свете Америки,
гомосексуалистов, масонов, евреев и либералов. Евреев и либералов в
нашем поселке представляю я, но я у него оппонент не единственный.
Нескончаемые и яростные споры он ведет по радио и по всем каналам
нашего, как говорят, зомбоящика. И всегда, как показывают
специальные счетчики, выигрывает с большим перевесом. Меня это
раньше удивляло. Неужели, думал я, народ наш действительно
настолько темен и глуп, что без критики поглощает эту мякину. Но
знающие люди объяснили, что голоса подсчитывают два счетчика с
шестеренками. В одном счетчике передача идет с малой шестеренки на
большую, а в другом, наоборот, с большой на малую. Впрочем, другие
знающие утверждают, что это чепуха, никаких там специальных
шестеренок нет и не нужно, народ подавляющим без всяких счетчиков
большинством голосов из двух вариантов выберет глупейший.

— Чего это ты по ночам бродишь? — спросил я Тимоху. — Не
спится, что ли?

— Как же, заснешь! — ответил он с вызовом. — Такую страну
просрали.

Это он имеет в виду девяносто первый год, Беловежские
соглашения по разделу СССР на отдельные государства.

— Вспомнил, — говорю, — когда это случилось!

— Вот с тех пор и не сплю, — отвечает он.

— И напрасно, — говорю я ему. — Иногда надо мозговой системе
давать передышку, а то, глядишь, перегреется.

— Ну да, конечно, вы, либералы, на то и надеетесь, что наши мозги
уснут и атрофируются, но мы еще поднимемся, мы разогнемся, и тогда
вы узнаете всю мощь народного гнева. — И дальше, не слушая меня и
не считаясь с тем, что сказанное трудно ко мне приспособить, несет
все подряд: — Разворовали Россию, растащили, раздербанили. Страна
погибает, армия унижена, народ нищает и спивается.

На историю последних десятилетий у него взгляд стандартный
для его единомышленников. Было государство, большое и мощное. Но
два человека, Горбачев и Ельцин, развалили страну, разоружили
армию, разрушили промышленность, довели народ до нищеты,
лишили веры во что-нибудь и надежды. Иногда к упомянутым именам
он добавляет Гайдара и Чубайса. В расширенный список разваливших
страну либералов порой попадаю и я, прямо сказать, не по чину. А
бывает, в пылу полемики он мне дает повод для избыточного
самомнения и, убирая из списка всех остальных злодеев, говорит, что
страну развалил лично я. Мне бы возгордиться. Но пока чем-чем, а
манией величия я, кажется, еще не страдаю. Я пытаюсь спорить
логически. Я говорю, что же это за государство, какой мощью оно
обладало, если его смогли развалить один-два, ну даже сто либералов?
Он за словом в карман не лезет и утверждает, что все, которые его
развалили, и я в их числе, действовали не сами по себе и
небескорыстно, а при поддержке и за деньги американцев в лице
Пентагона, Госдепа, Збигнева Бжезинского и Джорджа Сороса.

Совмещая несовместимое, он с надеждой смотрит на Перлигоса,
который, достигнув высшей власти, заставил нас петь старую песню,
выровнял еще слабую и неустоявшуюся демократию, овертикалил ее и
осуверенил, что возбудило в среде семигудиловских
единомышленников мечту о восстановлении хотя бы частично
прежних порядков и возрождении в каком-то обновленном виде
потерянной либералами Империи, но уже не Советской, а Российской.
Об этом он не только мечтал, но и делал что-то для этого. Вместе со
своими единомышленниками он вошел в состав полулегального
сборища, называемого ими клуб Соколиная Охота, и там они строят
несбыточные планы возрождения Великороссии, куда помимо России
должны входить Украина и Белоруссия, а также частично Эстония,
Латвия и Литва и северная часть Казахстана. Историческая
справедливость, считают соколиные охотники, требует вернуть эти
пространства России, создать большой русский мир, который, как
пророчила убогая Ванга (кстати, я забыл про Болгарию),
объединившись, станет главной на планете материальной, военной и
духовной силой, соблазнительной и притягательной для всех
остальных народов.

Он всегда говорит со мной как со смертельным врагом, при этом я
знаю точно, что он жить без меня не может. Я думаю, что, если бы ему
представилась возможность меня расстрелять, он, лично это сделав,
потом обязательно пожалел бы, что лишился такого удобного
оппонента. Когда я порой куда-нибудь уезжаю, он, как рассказывает
мне Шурочка, часто околачивается у наших ворот, а иногда не
выдерживает и спрашивает, как будто так, к слову пришлось, слушай,
красавица, твой барин когда вернется? До меня дошли слухи, что он с
Шурочкой не только мимоходом общается, но ведёт с ней долгие
разговоры, когда они в мое отсутствие вдвоем прогуливают, она
нашего Федора, а он своего Рекса. Называя меня барином, он имеет в
виду, что я живу в сытости и роскоши, чем, очевидно, пытается
повлиять на классовое самосознание Шуры. Сам при этом, по его
словам, удовлетворяется скромным образом жизни, чуть ли не аскет.
Хотя живет в трехэтажной каменной даче, ездит на «Мерседесе»
с казенным шофером, неизвестно кем оплачиваемым, и неизвестно, за
какие заслуги, и ещё имеет недвижимость в Майами и в Риге, и
владеет двумя ресторанами, записанными на старшую дочь, ту, что
сидит в тюрьме. Тем не менее изображает из себя бессребреника,
живущего только духовными интересами, которые сводятся у него к
мечтам о великой и страшной России, которая уже разогнулась и скоро
поднимется во весь свой богатырский рост, как бы ни противилась
этому все те же Америка, Гейропа, масоны, евреи и либералы. Вы
евреи, говорит он мне. В молодости меня часто принимали за еврея,
потому что у меня были темные курчавые волосы и нос с горбинкой. Я
никогда не возражал и никому ничего не доказывал. Но ему как-то
сказал, что я не против, но исключительно правды ради сообщаю, что
я не совсем то, что он думает. Моя фамилия Прокопович поповская,
несколько поколений моих предков вплоть до прадедушки были
священниками в селе Чильдяево Самарской губернии, а дед подался в
большевики и до ареста возглавлял Союз активных безбожников. Мать
моя Полина, в девичестве Нечипоренко, была из кубанских казаков, а
ее отец, то есть мой другой дед, наоборот, воевал с большевиками и в
двадцатом году был расстрелян чекистами.
— Так что, — говорю я Тимохе, — насчет моего еврейства ты попал
пальцем в небо.

— Ничего подобного, — отвечает он, ничуть не смутившись, — кто
ты по крови, мне все равно, для меня еврей не национальность, а
мировоззрение. Признаю, евреи бывают хорошие. Правда, редко. Ты в
их число не попадаешь.

Когда у него обнаружили рак, он ездил лечиться в Израиль.
Вернулся под большим впечатлением. В восторге. Я спросил, изменил
ли он свое мнение о евреях. Он спросил — с чего бы это? Ну все-таки
тебя же евреи, ты сам говоришь, хорошо принимали и вылечили.

— Меня, — возражает он, — лечили не евреи, а израильтяне,
мужественные и достойные люди, не либералы. Мне их философия —
око за око, зуб за зуб — по душе.

— А ты не захотел там остаться? — спросил я его.

— Не надейся, — возразил он. — Я человек тутошний. Расейского
разлива. И я за Россию буду бороться. До последнего издыхания. Вы
народ разорили, вы его унизили, вы его добиваете, но мы, патриоты,
все равно свое возьмем.

Так он говорит, но то, что он говорит, вообще ничего не значит.
Когда-то он обещал сражаться за советскую власть до последнего
издыхания, но сражался за нее исключительно на закрытых
партсобраниях, а когда она рухнула, спрятал свой билет подальше и
какое-то время даже называл себя демократом. Про демократизм свой
вскоре забыл, однако стал утверждать, что советскую власть,
созданную большевиками (в подтексте опять же евреями), всегда
ненавидел, но лично перед Сталиным преклонялся и период его
правления считал и считает временем блистательных побед и
имперской мощи, которая усилиями его и его единомышленных
патриотов непременно будет восстановлена.

Далее — Глава 9

Оглавление

Ранее — Глава 7