В. Войнович Малиновый пеликан — Мы и гренки, читать онлайн

В. Войнович Малиновый пеликан — Глава 19. Мы и гренки

Акуша с некоторых пор говорит: «Нам, старик, надо переменить
образ мыслей или валить отсюда, пока не поздно». Мысль, что надо
валить, была популярной в семидесятые годы прошлого века и теперь
вошла в более широкую моду. Тогда были еще какие-то надежды, что
рухнет тогдашняя власть и наступит что-то хорошее. А наступил хаос.
Из хаоса вылупилось, и немедленно, сегодняшнее неизвестно что и
закрепилось на неизвестно какое время. И опять надо или бороться,
или валить. Валить как-то не хочется, а бороться тем более. Тем более
что неизвестно, с кем и за что. Раныше идеалисты боролись за
народное счастье и надеялись, что народ их когда-то поймет и оценит.
Народ было принято любить и уважать. Считалось, что он мудр, сам со
временем во всем разберется. Со временем стало ясно, что народ — это
большая масса людей, в общем довольно неумная, которая никогда ни
в чем не разберется. В лучшем случае доверит разбирательство
отдельным умным, которые свои умы направляют на то, чтобы
оставить народ в дураках. Народ не знает никто, и сам он не знает, что
он такое и чего бы хотел. Его можно настроить на что-то хорошее, но
легче всего целиком склонить к чему угодно плохому. Один мудрый
американец говорил, что можно долго обманывать немногих людей,
можно недолго обманывать многих, но нельзя бесконечно обманывать
всех. Он ошибался. Наша практика показала, что всех как раз можно
обманывать без конца. Обманываемых можно было бы пожалеть, но
они, обманываясь сами, готовы признать врагами тех, кто не поддается
обману. У человека, который не верит лжи, предназначенной для
народа, есть выбор из двух возможностей: 1) говорить, что он этой лжи
не верит, и тем самым навлечь на себя гнев государства, а то и самого
народа и 2) делать вид, что он всему этому верит, и самому лгать, что
он этому верит, и если он будет так притворяться, то в конце концов
станет таким же лжецом непритворным, как те, которые изначально
лгали ему. Окуджава когда-то написал: «Дураком быть выгодно, но
очень не хочется, умным быть хочется, но кончится битьем…» А по-
моему, наоборот. Я знал людей, которые хотели быть дураками, но у
них это не всегда получалось. Потому что были недостаточно умны.
По-настоящему умен был тот, кто умел скрыть свой ум так, что
действительно выглядел дураком. Но иногда скрывал так умело, что в
конце концов становился дураком неподдельным.

— А я вот, знаете, — говорит Зинуля, — бывает, проснусь утром и
думаю, почему тебе, Зинка, так повезло, что ты родилась не где-
нибудь, а в России, в самой лучшей стране. Вы со мной согласны?

— А вы в других странах бывали?

— Была в Турции и Болгарии.

— И все?

— И хватит. Ничего хорошего там нет. А наша страна, это же какие
просторы! Это поля, леса, реки, озера. На всем свете нет такой
природы и нет такого народа. Вы со мной согласны?

— Я-то согласен, — сказал я. — Но был один человек, который
считал иначе. Он сказал: «Догадал меня черт с умом и талантом
родиться в России».

— И кто был этот дурак?

— Пушкин.

— Тогда извините, — просто сказала Зинуля, а я заснул.

И приснилось мне, что я Пушкин, сижу за компьютером, пишу
про клеща и вдруг является Пущин и говорит мне:

— Сашок!

Я говорю:

— Чего?

— Слыхал, говорит, мы остров взяли.

— Какой остров?

— Большой.

— Очень большой?

— Больше не бывает.

Проснувшись, вижу, что никакого Пущина нет, я в машине,
машина стоит, Зинуля танцует, хлопает в ладоши и в такт своему танцу
выкрикивает: «Гренаша! Гренаша! Гренаша!» И Паша кричит:
«Гренаша!» — и в такт своим крикам жмет на клаксон. Я стал думать,
что за Гренаша? Гренада, что ли? Нет, они кричат: «Гренаша». Я
смотрел то на одного, то на другого, перевел взгляд на Варвару,
которая тоже смотрела на них с изумлением, а встретившись взглядом
со мной, пожала плечами и показала мимикой, что сама к этому
буйству не причастна. А эти продолжали беситься и выкрикивать:
Гренаша! Тут Зинуля заметила, что я проснулся, кинулась ко мне с
криком:

— Петр Ильич! Поздравляю! — крепко обняла меня и, не стесняясь
присутствием Варвары, от всей души поцеловала в губы, да так
смачно, что будь я чуть-чуть помоложе, ой, как бы я на это
отреагировал, даже не могу вам сказать. Но тут я просто удивился,
посмотрел на нее, ничего не соображая.

— Что? — говорю. — С чем? Опять колесо прокололи?

— Да какое там колесо, Петр Ильич! — закричала Зинуля. — Да, по
мне, пусть они хоть все четыре проколются, но Гренландия наша!

Я говорю:

— Что-о?

Она мне:

— Остров Гренландия знаете?

— Слышал, — говорю. — Когда-то в школе учил. Большой остров,
самый большой в мире, принадлежит Датскому королевству.

— Принадлежал. А теперь присоединился к России.

Я говорю:

— Опять бред? Симптом боррелиоза или энцефалита?

— Точно, — подтвердила Варвара, — у всей страны энцефалит и
воспаление мозга.

— Может, это и так, — согласилась Зинуля, — но Гренландия наша.

И сразу она и Паша, взахлеб и перебивая друг друга, стали мне
рассказывать про отряд вежливых человечков, которые, пока я спал,
переоделись в зеленое, высадились в Гренландии и устроили флеш-
моб с целью защитить остров от датской фашистской хунты,
собиравшейся устроить поголовный геноцид гренландцев, которых мы
любовно называем гренками. Поскольку Гренландия остров большой,
то нападать на него, а потому и оборонять никто не собирался, зеленые
человечки захватили его без единого выстрела. Как только это
случилось, все гренки сбежались на площадь, но не для оказания
сопротивления, а для того, чтобы посмотреть на этих отважных
русских освободителей, потому что до того никаких освободителей не
встречали. Освободители же сообщили гренкам, что их остров
объявляется священной и неделимой территорией Российской
Федерации, а они все объявляются российскими гражданами. Они
было заколебались и стали задавать освободителям неуместные
вопросы на их местном наречии, но когда им объявили, что их
зарплаты и пенсии сильно возрастут, они, не сообразив, что
возрастание произойдет в рублях, дружно проголосовали «за» и тут же
заговорили по-русски. Прослушав эту информацию, я включил свой
айпэд, вышел в Интернет, нашел очередную передачу Владилена
Индюшкина, в которой опять участвовали Семигудилов, Поносов,
Владик Коктейлев, два сбежавших из Гренландии гренка и один
пророссийский датчанин, или, по-нашему, дат. От них узнал
подробности. Оказывается, гренки на протяжении многих лет страдали
оттого, что их угнетатели даты запрещали им свободно говорить на
русском языке, который они очень любили, хотя никогда не знали.
Коктейлев привел неоспоримый исторический факт, что гренки — это
такие же русские, как и мы, и отличаются от нас только тем, что
изъясняются на другом языке. На что Поносов возразил, что и даты —
это тоже такие же русские. И как только мы их освободим от них
самих, они заговорят по-русски и будут счастливы. Потом все эти люди
взялись за руки, а к ним присоединились и зрители, и все стали водить
хоровод, повторяя громко: «Мы и гренки один народ! Мы и гренки
один народ!»

Такое же ликование наступило и в нашей машине. Зинуля с Пашей
взялись за руки, а к ним присоединилась, к моему удивлению, и
Варвара, и они стали кружиться в машине, повторяя слова «Мы и
гренки один народ! Мы и гренки один народ!» Я сначала смотрел ни
них, как на сумасшедших, но почувствовал, что и меня охватило столь
же радостное состояние. И, забыв, куда и зачем я еду, я вклинился в их
хоровод между Варварой и Пашей, тоже стал кричать: «Мы и гренки
один народ!» Вместе с ними я выкатился из машины и оказался в
толпе ликующих сограждан, которые представляли собой факельное
шествие, или, точнее, шумный карнавал с факелами. Многие тысячи
людей, обтекая нашу машину, шли неизвестно куда. Пританцовывая и
распевая веселые песни. Над их головами реяли портреты любимого
ими Перлигоса и транспаранты с лозунгами «Мы и гренки один
народ!». Я тоже шел вместе с ними и радовался, что мы с гренками
один народ и с датами один народ, и вдруг меня осенило, что мы,
собственно говоря, со всеми народами один народ и что между нами и
другими народами, которые не согласны считать себя с нами одним
народом, есть один-единственный недостаток — то, что они не говорят
по-русски. И в самом деле, у нас с ними и проблем никаких бы не
было, если бы они не упирались и просто выучили русский язык, тем
более что русский язык гораздо понятнее любого другого. Это
доказано хотя бы тем, что вот у нас сто сорок миллионов населения, и
почти все, и даже самые тупые из всех, легко его постигают. Эта мысль
показалась мне достаточно важной, чтобы ее записать, но меня сильно
клонило ко сну, и я опять погрузился в забытье с надеждой не забыть
до пробуждения то, что увидел. Но забыть я не мог, потому что и во
сне мне снилась Гренландия и её ликующий, предвкушая высокие
российские пенсии, гренландский народ. Во сне я продолжал ликовать
вместе с ними, но в то же время меня тревожила мысль, а что же мы
будем с этой территорией делать? Приглашать туристов? Бить моржей?
Возить с нее снег для лыжных трасс в Сочи? Проснулся опять от
резкого торможения. Меня прижало к спинке кресла. А клещ мой, как
мне показалось, по инерции продвинулся в меня еще глубже.

— Что? — спросил я. — Что еще стало наше? Новая Зеландия?

— При чем тут Новая Зеландия? — встрепенулась Зинуля.

— Ну если мы взяли Гренландию.

— Мы? Гренландию? Петр Ильич, что это вы говорите?

— А что я такого говорю? Разве мы не взяли Гренландию?

— Да как мы могли взять Гренландию? Вы представляете себе, где
Гренландия, а где мы?

Я впал в задумчивое состояние и пребывал в нем минуту-две или
даже больше, а потом вытряхнулся из него и спросил:

— И что — и вы хотите сказать, что мы ничего такого не брали?

— Зачем же впадать в крайности? Почему вам надо обязательно,
чтобы мы взяли Гренландию или ничего. Нет, Гренландию мы не
брали и брать не собирались, потому что она большая, холодная,
покрытая льдами и никому не нужна, даже самим гренландцам. А мы
взяли Крым.

— Крым? — переспросил я.

— Ну да, Крым. Он не такой большой, как Гренландия, зато в нем
тепло, в нем Черное море, в нем Ялта, Алупка, Алушта и прочее. В
нем пляжи, пальмы и кипарисы. А вы говорите Гренландия.

— Он перепутал, — вступилась за меня Варвара.

— Странно, — заметила Зинуля. — Как можно перепутать
Гренландию с Крымом? Петр Ильич! — крикнула она мне в ухо.
Я вздрогнул от неожиданности.

— Тут дельце одно есть!

— Да не кричи ты, я не глухой. Какое еще дельце?

— Мужчина просит подкинуть. Не возражаете?

— Тоже с клещом?

— Да нет, с ружьем. Ему до Курского вокзала, это практически по
пути. Возьмем?

— Как это возьмем? — спросил я не без удивления. — Вы же
«Скорая помощь», везете больного.

— Ну, больного, больного, но не такой уж вы больной, — рассудила
Зинуля. — А это ж практически по пути. Сделаем небольшой крюк, вам
жалко?

— Дело не в том, что жалко не жалко. Но «Скорая помощь» не для
того существует, чтобы возить кого ни попадя куда попало. Вы меня
должны в больницу доставить. Мы же теряем время, за которое меня
можно еще спасти.

— Ой, да чего вы беспокоитесь? У энцефалита инкубационный
период семь дней. Уж за семь-то дней мы вас так или иначе доставим.

На шутку о семи днях я не ответил, но пробормотал, что это не
дело «Скорой помощи» заниматься частным извозом.

Зинуля не стала спорить.

— Согласна с вами, не дело. Но если 6 вы знали, какие у нас
зарплаты, вы бы удивились, что мы вообще еще с больными имеем
дело. Но мы сейчас сделаем небольшой крюк, Павлик денежек
подзаработает и мне шоколадку купит.

Далее — Глава 20

Оглавление

Ранее — Глава 18