В. Войнович Малиновый пеликан — Клещ, читать онлайн

В. Войнович Малиновый пеликан — Глава 35. Клещ

— Успокойтесь, — ласково проговорил он и, взяв мою руку в свою,
стал щупать пульс. — Постарайтесь забыть все, что вас волновало.
Здесь вы в полной безопасности. Здесь все свои. Здесь вам будет
хорошо и комфортно. Можете ли вы вспомнить, что привело вас сюда?

Я, подумав, на всякий случай решил начать все сначала и сказал,
что привел меня сюда клещ.

— Клещ? — Он достал из кармана айфон последней модели,
потыкал в нужные кнопки и снова поднял на меня глаза. — Имя-
отчество?

— Мое? — спросил я.

— Нет, не ваше, а этого, который привел вас. Клеща.

Я подумал и спросил:

— Скажите мне, пожалуйста, кто из нас сумасшедший?

Он не удивился, не рассердился, Пожал плечами.

— Это зависит от точки зрения.

— То есть?

— То есть я здесь числюсь доктором, и, с моей точки зрения,
сумасшедшими являются те, кого я лечу, и мне кажется, что я прав. Но
они, в свою очередь, сумасшедшим считают меня, и им кажется, что
правы они. Однако вы мне не ответили на вопрос об имени-отчестве
приведшего вас господина, если не ошибаюсь, Клеща.

Не знаю, что бы я сделал, если бы не был крепко привязан. А так
я мог лишь возмутиться, наговорить всякого, но вспомнил про шприц
и потому попытался помочь доктору реалистически представить, что
случилось. Очень, как мне показалось, спокойно я ему объяснил, что у
моего клеща никакого имени-отчества нет, потому что он не человек, а
лесное членистоногое насекомое, которое залезло мне в кожу на
животе и не хочет из меня вылезать.

— Ах, вот оно что, — протянул доктор. — В таком случае вам надо
не ко мне, а к энтомологу, которого ваш клещ, возможно, заинтересует.
А ко мне, если у вас возникнет потребность, пожалуйста, когда угодно.

Он позвал санитаров, велел меня развязать. Меня развязали, и я
пошёл к выходу, но оказался не на улице, как ожидал, а в другом
кабинете, где на стене висел портрет первого лица государства, а за
столом сидело второе лицо, то есть не второе лицо государства, а
второе в этой комнате после первого, что висело.

Носитель этого второго лица, необычайно румяного, как
говорится, кровь с молоком, выкатился из-за стола и оказался
маленьким пузатеньким человечком в темном костюме с галстуком в
крапинку, голова небольшая, посаженная между плеч без всякого
признака шеи, а глазки и вовсе крошечные, словно спичечные головки,
которые кто-то изнутри постоянно вертит. Человечек протянул мне для
пожатия руку. Она была мягкая, словно набитая ватой.

— Здравствуйте, здравствуйте, — заговорил он радушно, не
выпуская моей руки из своей, и глазки его вовсе утонули где-то в
глубине жестких лицевых складок. — Очень рад вас видеть.

— И я, — ответил я, как мне показалось, совершенно искренне, —
очень, очень рад вас видеть.

— А я, — возразил он, — еще более очень-очень рад вас очень
видеть.

— А я, — полез я дальше, — еще более, чем более очень-очень рад
видеть вас.

— Приятно слышать, — потряс он мою руку, не выпуская ее из
своей, и, сделав паузу, назвал себя именем, которое меня уже не
удивило: Иван Иванович.

Удивило меня другое. Зачем, пришла мне в голову мысль, люди
мучаются придумывая имя своему ребенку? Зачем, когда можно
просто называть всех мужчин Иванами Ивановичами, а женщин,
допустим, Марьями Ивановнами? Зачем люди хотят отличаться чем-нибудь друг от друга, хотя существенных различий между ними нет?

Естественно, хозяин кабинета спросил меня о причине моего
появления у него, и я опять объяснил все сначала:

— Был в лесу, оделся нормально: сапоги, куртка, кепка,
закрывался, как мог, а клещ все же пролез. Их сейчас столько
развелось, что просто ужас. И лезут во все дырки, всасываются,
внедряются в любую часть тела. Вы себе представляете?

— Очень даже представляю. Каждый вечер, когда смотрю
телевизор.

— Когда смотрите телевизор?
— Ну да. Вы же под клещами, как я понимаю, не насекомых в виду
имеете, а паразитов человеческого рода. Наших членов правительства,
депутатов, чиновников, олигархов, вот уж действительно впились в
тело страны, сосут кровь из народа, никак не насытятся. Наши люди
всегда воровали, но неё в таких же масштабах! Раньше присваивали
сотни, ну тысячи, ну десятки тысяч, но сейчас крадут и вывозят за
границу миллиарды.

Я, естественно, поддакнул.

— Да-да, — киваю, — действительно, впились, всосались и вывозят,
но я, собственно, не о них.

— А о ком же?

— Видите ли, я с вами совершенно согласен, эти люди, которых вы
назвали клещами, они и впрямь совсем, что называется, оборзели, они,
я считаю, позор нашей страны и представляют собой угрозу ее
национальной безопасности. Но меня сейчас беспокоят не столько они
и не американское вмешательство в дела суверенных государств, не
наплыв беженцев в страны Евросоюза, не санкции, не продвижение на
восток блока НАТО, и даже не растущие цены на ЖКХ…

— А что же может вас беспокоить? — спросил доктор, изумленный
моим откровением.

— А больше всего, — не переводя духа, говорю я ему, — меня в
настоящий текущий момент беспокоит, как я сказал вам, клещ. Но не
фигуральный, не депутат какой-нибудь, не министр, не премьер-
министр, эти, само собой, давно у меня в печенках сидят, а
обыкновенный лесной клещ, маленький такой, членистоногий. Он,
паразит, забрался не в тело страны и не в душу народа, а вот сюда мне
лично под кожу, и никто не может его удалить. Мне сказали, вы можете
этого паразита извлечь.

— Ах, так вы о лесном клеще? — дошло до него наконец. — О
простом таком насекомом. Его извлечь, конечно же, можно. А за что?
Что он вам сделал плохого?

— А по-вашему, хорошо, что он влез в меня весь целиком и грызет
меня изнутри. Хорошо это?

— Вам — не очень, — признал мой собеседник раздумчиво. — Но ему,
вероятно, нравится. Тепло, уютно. Вы для него сейчас и пища, и дом.
А вы за то, что он съест немного вашего лишнего жира, вы, такой
большой, хотите его, маленького, уничтожить. И еще хотите, чтобы я
возмутился тем, что он вас ест? Но мы все кого-то едим. Вы едите,
допустим, свинью или курицу, он кушает вас.

— Какое может быть сравнение, — не согласился я, — я человек, а он
всего-навсего насекомое.

— Это вы в том смысле, что раз вы человек, то имеете право есть
кого-то, а он не имеет. А где это, в каком же законе это написано? В
Конституции или, может быть, в какой-нибудь декларации о правах
насекомых? И что это за представление, что вы человек, а он для вас
всего-навсего насекомое? А вам не приходит в голову, что если для вас
он всего-навсего насекомое, то вы для него всего-навсего запас пищи.
Это вы начитались всего, наслушались всяких возвышенных глупостей
и воображаете, что человек — это звучит гордо. Человек создан для
счастья, как птица для полета. Что это значит? Это же глупость какая-
то.

Надеясь, что доктор в конце концов как-то поможет мне, я
деликатно напомнил, что слова, процитированные им, произнес когда-
то знаменитый писатель.

— Ну и что, что знаменитый, ну и что, что писатель? Да эти
знаменитые писатели иной раз такое несут, что, как говорится, хоть
стой, хоть падай. Ну что это значит: человек создан для счастья, как
птица для полета? Так же можно сказать: человек создан для счастья,
как рыба для плавания. Или как курица для несения яиц. Или… — Он
радостно подмигнул мне и еще раз переиначил высказывание
Владимира Короленко каким-то таким тоном… — не знаю, как точнее
сказать… Человек создан для счастья, как клещ для залезания под
кожу.

Ему самому его шутка показалась такой смешной, что он затрясся
от смеха, и смех его был похож то на лягушачье кваканье, то на
собачье повизгивание, при этом он призывно смотрел мне в глаза, как
бы приглашая разделить с ним его веселье. Мне было совсем не
весело, однако из вежливости… куда мне было деваться… я же от него
зависел… я ему подхихикнул, но у меня получилось как-то
неискренне, фальшиво, и, когда он наконец успокоился, я все же решил
напомнить ему о цели своего визита, а перед тем, естественно,
польстил ему весьма неуклюже.

— У вас, доктор, — сказал я, — такое замечательное чувство юмора.
Но, извините, что я все о своем. Этот клещ, какой бы он ни был
хороший, не я же в него влез, а он в меня, и мешает мне жить.

— Опять за рыбу гроши, — тяжело вздохнул доктор. — Ну да, он
мешает вам жить. Мешает, мешает, — повторил он нараспев. И вдруг
оживился: — Но вы знаете что. Мы ведь все кому-то чем-то мешаем. Он
вам мешает, а вы — ему мешаете. Он, может быть, наконец достиг того,
о чем всю жизнь свою клещиную мечтал. Он жил в лесу, ветреном,
мокром, холодном, и питался неизвестно чем. Теперь ему выпало
коротко счастье пожить там, где тепло, уютно, сытно, а вы хотите его
оттуда вытащить. Потому, что он вам мешает. Но если взять ваше
человеческое как бы общество, так ведь вы тоже друг другу мешаете.
Вот вы, предположим. У вас в издательстве книжки выходят, а у
другого писателя — не выходят. Хотя он, может быть, и не хуже вас.

— Ну да, — усомнился я, — не хуже. Кто это не хуже?

— Ну, допустим, немножко хуже. Но немножко хуже, на какой-то,
может быть, скажем, микрон. Но вас печатают, а его нет. И не потому,
что он хуже, а потому, что вы уже, как говорится, площадку заняли.
Издатель не может печатать всех, и он выбирает некоторых. Вот вас
выбрал, а тому, который немного хуже, места не осталось. Хотя он
хуже чуть-чуть, на самую малость, и если 6 не вы, то издатель,
возможно, заметил бы и его. И он, хотя он немного похуже вас, стал бы
в глазах издателя немного получше тех, кто немного хуже его. Мы все
кому-то мешаем. Я мешаю тем в нашем ведомстве, кто немного ниже
меня, а мне, между нами говоря, главный наш — ух как мешает, вы и
представить себе не можете. Уже давно достиг пенсионного возраста, а
не уходит. Два инсульта было, а не умирает. Когда говорит — то будто
каша во рту, при ходьбе ногу волочит, а в кресло свое вцепился,
извините, как клещ, и никак его не оторвешь. Так вот мне-то что
делать? Тоже кислород ему перекрыть, как вы этому несчастному
насекомому своему хотите? Утопить его в постном масле? Тоже
выковыривать каким-то образом? Другой бы на моем месте… Но я, как
видите, этого не делаю. Он мне мешает, а я ничего, терплю.

Мне было неудобно с ним спорить, но и не возразить я не мог.

— Ну, вы, доктор, — сказал я, — извините, сравнили! Ваш главный —
он, какой-никакой, может быть, не лучше вас, а возможно, и хуже, тем
более что ногу волочит и каша во рту, но он все-таки человек, а во мне
сидит насекомое. Мелкое, ничтожное, гнусное. Отвратительная…
Пока я произносил эти эпитеты, его лицо, к моему удивлению,
наливалось кровью, а глаза как будто выкатились из орбит и выражали
такую злобу, что мне стало не по себе, и я решил закончить свою
тираду. У меня в запасе было еще несколько относящихся к клещу
негативных эпитетов, но, глядя на лицо собеседника, я испугался, что
дошел до некоего предела, и почел за благо завершить предложение
словами:

— … отвратительная козявка.

Я договорил фразу быстро, ибо счел необходимым довести ее до
точки и поспешил, чтобы меня не прервали. Наступило молчание. Мой
собеседник смотрел на меня тяжелым взглядом из-под бровей. Брови
его были густые, кустистые, они шевелились, и, как мне казалось,
каждый волосок шевелился отдельно, как лапки клеща. Наше
молчание было долгим, тяжелым, зловещим. Мой собеседник,
казалось, думает какую-то тяжкую думу. Но вдруг он сделал сразу
глубокий выдох без вдоха и словно исторг из себя что-то гнетущее.
Словно сбросил тяжелую ношу и вдруг сказал, изобразив некоторое
недоумение:

— А как же равенство?

— Я неё понял…

— Вы же, я слышал, за равенство выступаете, а где оно в ваших
рассуждениях, это равенство, когда вы так горделиво заявляете: я, мол,
царь природы, а он всего-навсего, как вы говорите, козявка…

Я в жизни много слышал всякой чуши, но такой…

— О чем вы говорите, — начал я, пытаясь склонить его к
логическому мышлению. — Я, разумеется, за — равенство,
справедливость и нос ни перед кем не задираю. Но я говорю о
равенстве в человеческом обществе. А какое может быть равенство
между мелким насекомым и высшим существом, единственным
созданным Богом по своему образу и подобию.

— Высшее существо, — насмешливо повторил собеседник. —
Созданное по образу и подобию. Да кто вам это сказал? Какая
самоуверенность! Если вы думаете, что бог создал вас по своему
образу и подобию, значит, и он в свою очередь подобен вам?

— Да, именно так.

— Невероятный самоуверенный вздор. Вот вы знаете, что один
чешский писатель рассуждал так. Если бог похож на человека и имеет
то же анатомическое строение, и в частности имеет рот и зубы, что он
ими делает? Пережевывает и поглощает пищу. Тогда следует
предположить, что у него есть и желудок, который переваривает пищу.
А результат переваренной пищи -— это что? И через что это выходит?

— Не смейте! — закричал я. — То, что вы говорите, кощунство.

— Вот-вот, именно этого слова я от вас ожидал. Но имейте в виду:
всякая стоящая мысль, додуманная до конца, приведет к выводу,
который вы назовете кощунством. А если я свои рассуждения о вашем
боге продолжу и предположу за вас, а не за себя, что если он создан по
образу и подобию, то, значит, должен быть наделен всеми вашими
слабостями и пороками, всеми подлыми свойствами вашей натуры.

— Моей натуры?

— Не вашей лично, а вашей, как это вы называете, человеческой.

— Я понял. Но почему вы говорите «вашей», а не «нашей»? Вы
сами себя к человеческой породе не причисляете?

По-видимому, мой вопрос его как-то смутил, но и насмешил. Он
захихикал, странно, скрипуче и неприятно, при этом издавая
отвратительный клопиный запах. Кстати сказать, у нас почему-то
считается, что коньяк пахнет клопами. Это ни на чем не основанная
глупость. Коньяк пахнет коньяком, а клопами пахнут только клопы. От
доктора же исходил именно клопиный запах, а не коньячный, что мне
показалось странным. Коньячный запах мне не показался бы
странным, зная обычай наших пациентов расплачиваться с врачами за
оказанные ими медицинские услуги именно этим алкогольным
напитком.

— В каком-то смысле, — сказал он, подумав, — в каком-то смысле я
себя ко всему живому причисляю, вот от имени всего живого и
спрашиваю. Откуда у вас такое самомнение, что бог обязательно
должен быть похож на вас?

— А на кого же еще ему быть похожим? Не на клеща же, господи,
прости.

— А почему бы и нет?

До этого я говорил с ним вежливо и осторожно, боясь рассердить
его или обидеть. Потому что как-то зависел все-таки от него. Но когда
дошло до таких богохульных, прямо скажу, предположений, тут уж я
никак смолчать не мог.
— Стоп, стоп! — сказал я. — Вы, уж извините, господин доктор, но я
бы от таких высказываний воздержался. — Имейте в виду, что нашим
обществом такой ход мыслей воспринимается очень болезненно. Разве
можно Всевышнего сравнивать с каким-то ничтожным насекомым?

— С ничтожным насекомым, — повторил доктор со вздохом. — Но, с
вашей человеческой точки зрения, это насекомое может быть
ничтожно, а для Всевышнего, может быть, вы такое же ничтожное
насекомое, и не больше того.

Вы скажете, и это кощунство. Но любая свободная мысль, как я
уже сказал, приводит к тому, что вы называете кощунством. И я для
вас, вероятно… как это вы называете? Кощунец?

— Кощунник, — поправил я.

— Кощунник только потому, что думаю собственной головой и
смею кое-что подвергать сомнению. Имею право сомневаться в чем
угодно, даже в том, что не подлежит никакому сомнению. В том, что
земля круглая, вода жидкая, сахар сладкий, а человек произошел от
обезьяны. Имею право сомневаться, имею право верить, имею право
не верить. Я не исключаю того, что есть Некто, кто каким-то образом
управляет всем вселенским бардаком, но могу предположить, не
утверждать, заметьте, а только предположить, что для управляющего
Вселенной мы, существа, живущие на нашей планете, люди, клещи, да
хоть и блохи — не более чем ничтожные насекомые. Да даже и вся
планета… Стоит посмотреть на нее со среднекосмического удаления,
вы эту пылинку ни в какой микроскоп не разглядите. А что касается
самого Управляющего, так это только ваш недоразвитый ум, ваше
вздорное самомнение и убогая ваша фантазия могут привести к мысли,
что Он, создатель и властелин всего мироздания, похож на вас. Он
может быть похож на облако, на Млечный Путь, на гром и молнию, на
запах цветущей сирени, на что-то невообразимое, а скорее всего, ни на
что. Если бы я думал, что он действительно есть, я предположил бы,
что он, скорее всего, невидим, неслышим, неосязаем и необоняем. Вы
не желаете признать возможное свое происхождение от обезьяны, но
для Бога, если вы в него, правда, верите, согласитесь, ничего
невозможного нет. А вдруг как он произвел вас не от обезьяны даже, а
от чего-то, по вашему мнению, более низкого, от того же клеща, в
которого заложил механизм эволюции. А откуда вы знаете, что вы не
просто самовоспроизводящиеся роботы, созданные более развитыми
существами из биологических клеток? Вот вас собрали, как фигурки
из конструктора, и вы забегали, стали что-то там изобретать, сочинять,
и думаете, что это вы сами бегаете, изобретаете, сочиняете. А на самом
деле это Некто играет в вас, как в оловянных солдатиков. Расставляет
по ранжиру, наделяет каждого какими-то свойствами: этот пусть
изобретает, этот сочиняет, а эти пусть так и будут солдатиками и пусть
стреляют друг в друга. И все эти войны для Него всего лишь, как для
наших детей компьютерные стрелялки, ролевые игры. Вы
возмущаетесь тем, что в обществе, где вы живете, нет равенства. Но
вы ведь заботитесь только о равенстве среди людей, вы по вашей, ни
на чем не основанной самоуверенности не можете себе даже
представить, что Создатель, вполне возможно, сотворил всех живых
существ равными и для него нет разницы между человеком и
инфузорией. Вы считаете клещей паразитами и вредителями потому,
что они живут за ваш счет и могут нанести вред вашему здоровью, но
подумайте, и вы согласитесь со мной, что настоящим паразитом и
самым страшным врагом природы является человек, который
пожирает все живое, истощает земные недра, леса и ведет себя, как
самый ненасытный хищник. Он истребляет диких животных, убивает
домашних и охотно тратит весь свой умственный потенциал на
убийство себе подобных. Благодаря деятельности человека реки
мелеют, леса выгорают, в небе появились озоновые дыры. Когда-нибудь природа взбунтуется, нашлет на вас клещей, комаров, муравьев.
Цунами вас затопят, землетрясения похоронят под обломками зданий,
а новый ледниковый период сотрет на земле всякую память о вас.
Когда природа освободится от вас, тогда и начнется её медленное
восстановление. Вот вам пропуск на выход, и вот вам моя визитная
карточка. Идите, подумайте, о чем я вам тут сказал, и если что —
обращайтесь.

— Извините, а как же насчет клеща? — сказал я или хотел сказать,
но его уже не было. Он растворился в пространстве, а я проснулся.

Или опять заснул. Нет, скорее проснулся, потому что в руках у
меня была визитная карточка. Я попросил Пашу включить внутренний
свет и, к своему полному изумлению, прочел: КЛЕЩ Иван Иванович,
доктор медицинских наук, полковник. Перевернув карточку, я еще
больше изумился. На обратной стороне английскими буквами было
написано: John Johnson & Johnson Junior Special Agent of the State Department, colonel.

Далее — Глава 36

Оглавление

Ранее — Глава 34