В. Войнович Малиновый пеликан — Иван Иванович, читать онлайн

В. Войнович Малиновый пеликан — Глава 15. Иван Иванович

Проснулся, увидел склонившуюся надо мной Варвару.

— Ты не ушибся? — встревоженно спросила она.

— Вроде нет, — сказал я. — С чего бы мне ушибаться?

— Пашка, блин, тормозит резко, — вступила Зинуля. — Хорошо, что
вы привязаны.

— Как же не тормозить, блин, когда колесо, блин… — колесо
прокололось, — имел в виду Паша, — заменив слово «прокололось»
эвфемизмом наоборот, и, вылезая из кабины, добавил: — Хорошо еще,
что правое переднее, а если 6 левое, могло, блин, вынести на
встречную полосу и тогда всем нам… — конец, он хотел сказать.

Я вылез вслед за ним, толкнул колесо ногой.

— Да, — говорю, — прокол. Запаска у тебя далеко?

— Какая, блин, запаска, — сердито ответил Паша. — Моя запаска на
складе лежит.

— В каком смысле? В таком смысле, что нет у меня запаски, не
выдали. —- И добавил еще несколько слов, с которыми мне пришлось
согласиться. Тут же перед нами возник симпатичный молодой человек
уголовной наружности, в синем комбинезоне с масляным пятном на
груди, с косичкой на затылке и домкратом в руке.

— Ну, что, — говорит, — командир, прокололся?

— Прокололся, — бурчит Паша.

— Ну да, бывает. На этом месте все прокалываются. Давай запаску
и полштуки, сейчас все сделаем..

— Нет у меня запаски. — хмуро сказал Паша. — И полштуки нет, а
до получки еще два дня.

— Так я и думал! — сказал лохматый сердито и разочарованно. —
Ездят, а чем думают, непонятно.

— А ты-то чем думаешь? — сказал Паша. — Ты же видишь,
государственная машина, а все равно гвозди подкладываешь.

— Не гвозди, а шипы, — уточнил молодой человек. — Нехорошо,
конечно, но семью-то кормить надо. Вот и работаю, колеса частным
людям менять помогаю. А для гостранспорта есть гостехпомощь.

— Дать бы тебе по башке.
— И не пробуй, — миролюбиво предупредил прокольшик. — Я же
тут не один работаю. У нас тут, можно сказать, целый мафиозный
трудовой коллектив. — И, движением головы указав на стоявшего у
фонаря напарника с монтировкой, направился на другую сторону
улицы обеспечивать проколы встречному транспорту. Напарник пошел
за ним. Паша, высказавши по поводу всех проколыщиков несколько
непечатных, но не переходящих на критику государства мыслей, сел на
свое место и принялся звонить по мобильному в службу технической
помощи, чтобы привезли запаску.

А я, воспользовавшись неожиданной паузой, вышел размяться и
подышать свежим воздухом.

На мокром от только что прошедшего дождя асфальте желтым
расплавленным и расплывшимся маслом отражались огни уличных
фонарей. Фары проносящихся автомобилей отражались полосами,
которые мгновенно вытягивались, сокращались и исчезали. Вечер
неожиданно для этого времени года и суток был теплый. Я расстегнул
куртку и, заложив руки за спину, пошел гулять по тротуару, туда-сюда.
Когда второй раз шел туда, кто-то меня окликнул по имени-отчеству. Я
повернул голову и увидел вылезавшего из черного «Мерседеса»
некрупного человека в сером демисезонном пальто с черным
бархатным воротником и в фетровой шляпе-котелке с загнутыми
полями, такие головные уборы, по моим представлениям, носили в
девятнадцатом веке.

— Добрый вечер, — сказал этот человек и протянул мне руку с
маленькой и, как я почему-то подумал, потной ладошкой и
обручальным кольцом на безымянном пальце. Прежде чем ответить
обратным жестом, я пристально вгляделся и увидел перед собой
человека неопределенного возраста, огуречной наружности, с лицом,
не имеющим ни одной индивидуальной черты, хотя именно этим оно
мне показалось очень знакомым.

Тем не менее…

— Не имею чести, — сказал я холодно и от рукопожатия уклонился.

— Ну как же, как же-с, — проговорил обладатель котелка, подражая,
очевидно, какому-то литературному персонажу из далекого прошлого,
когда в моде были такие головные уборы. При этом руку опускал
медленно, очевидно, надеясь, что, если я передумаю, ему не нужно
будет опять поднимать ее высоко. — Мы ведь с вами встречались. И
имели очень обстоятельную, так сказать, беседу-с.

— Мы с вами встречались? — Я вгляделся в него еще пристальней и
вскрикнул не радостно, но удивленно: — Иван Иванович!

— Он самый, — самодовольно осклабился Иван Иванович, но руку
повторно протягивать не решился.

А я смотрел на него и удивлялся, как же я сразу его не узнал. Его
лицо, конечно, совершенно незапоминаемо, но, представьте себе,
именно этой абсолютной незапоминаемостью и запоминается. Теперь
я, конечно, его узнал. Это был тот самый Иван Иванович… то есть
Иван Иванович это, понятно, выдуманное имя. Кто выдумывал, не
слишком-то напрягался, да и задача не требовала напряжения. Они все
были тогда и, наверное, сейчас Иваны Ивановичи, Николаи
Николаевичи, Петры Петровичи, Владимиры Владимировичи, чтоб
нам легче запомнить и им не сбиваться… так вот это был тот самый
Иван Иванович, который жарким летним днем какого-то очень давнего
года допрашивал меня в душном кабинете… то есть, прошу прощения,
не допрашивал, а спрашивал (формально это был не допрос, а
профилактическая беседа), почему я пишу упаднические, как ему
казалось, тексты… Все у вас, говорил, жизнь какая-то грустная,
приземленная, герои бескрылые, а ведь на самом деле… И он мне
тогда тоже раскрывал глаза на наши достижения, военную мощь и
космические успехи, обещал помочь овладеть оптимистическим
взглядом на жизнь и угрожал печальными для меня последствиями,
если я не приму его помощи, а о нашей беседе кому-нибудь расскажу.

— Но позвольте, — сказал я, ведь мы с вами встречались чуть ли не
в середине прошлого века, а вам тогда уже было, как мне казалось, ну
не меньше чем за пятьдесят.

— Прекрасная память! — похвалил он меня. — Мне действительно
было немного за пятьдесят. Мне и сейчас примерно около того же.

— Как же так получается?

— А вот так и получается. — Он слегка развел короткими
ручками. — Вы ведь мудрый человек, очень интересуетесь людьми
моей профессии и давно могли бы заметить, что мы, как бы вам
сказать, не стареем, а движемся вместе со временем… Поэтому, как
говорится, вы приходите и уходите, а мы остаемся. Что поделаешь,
служба такая, не отпускает. И стареть нам нет ни времени, ни
причины-с. Но что мы все обо мне, давайте о вас. Куда путь держим,
если не секрет?

Я охотно ему поведал, что еду в институт Склифосовского,
никаких тайн не имею, антигосударственных мыслей (соврал, конечно)
в голове не держу, потому что мне сейчас не до них.

— А что такое? — Он поверил и забеспокоился отсутствием у меня
антигосударственных мыслей, чего раньше за мной вроде как не
замечалось.

Я рассказал ему про клеща.

— Ах, вот оно что! Наконец-то вы сами заметили. Так ведь он, этот
клещ, давно в вас сидит. Что смотрите на меня? Разве не так?

— Не так, — сказал я. — Вы имеете в виду условного клеща, а я вам
говорю про реального, про насекомое, которое влезло мне вот сюда в
живот и вовсе не условно, а физически.

— Ну, это как раз ерунда, — отмахнулся он. — Этого клеща любая
медсестра из вас в один момент выковыряет, — а вот этот, который
сидит у вас здесь, — он постучал себя по лбу, — с ним даже мы
справиться не можем. То есть можем, но не всегда.

— Очень вам сочувствую, — говорю. — С другой стороны, если 6
нас, таких, как я, не было, вы бы все были безработными.

— Это верно, — вздохнул он, — но я, собственно, не из личной
выгоды, а исключительно ради познания наблюдаю и думаю. Вот вы,
начиная со всяких там народников, все проявляете недовольство
властью, печетесь за народ, а ведь народ-то вас об этом не просит.

— Не просит, потому что сам выгоды своей не понимает.

— Очень даже понимает, — возразил мой собеседник. — Лучше вас
понимает. Его выгода состоит в том, чтобы все было, как есть, по
заведенному издревле порядку. Он понимает, что жизнь так устроена,
что с одной стороны — он, а с другой — господа, или начальство, или,
как это называется, то есть люди, которые берут на себя труд за него
думать и им руководить. Говорить ему, как жить, кормиться и умирать.
Его такое разделение труда устраивает, а вы испокон веков зовете,
насильно тащите его к чему-то такому, чего он не понимает, и поэтому
всегда готов вас сдать нам. Народники, помните, по деревням ходили,
грамоте крестьян учили, чтоб прокламации могли понимать. Так эти
же крестьяне в полицию их сдавали. Так было тогда, так есть и сейчас.
Если вести отсчет хотя бы от Радищева, то за две сотни с лишком лет
тысячи людей, боровшихся за так называемое народное счастье,
сгинули, пропали, как говорится, ни за понюх табаку, а народ этого
даже и не заметил. Так стоят ли такой цены ваши усилия? Подумайте
лучше о себе. Чего вам не хватает? Все у вас лично сейчас есть. Ваши
книжки печатают, хотя я бы, на мой вкус, кое-какие главки все-таки
выкинул и кое-что попросил бы вас переписать, но мы этого не делаем,
а что касается народа, то он, если вы примечаете, сыт, одет, обут и
властью доволен. Всегда доволен, во всяком случае, она всегда может в
этом его убедить. Вы вот все кричите: народ бедствует, а он не
бедствует, он просто живет скромно, как привык. Хлеб, картошка,
соленый огурчик, бутылка с получки, ему ничего больше не надо. Ему
лишь бы войны не было.

— Вот именно, — сказал я, — лишь бы войны не было. Но вы же без
войны не можете. Вы уже сто лет ведете войну с собственным
народом, а как только возникает возможность или вам кажется, что она
возникла, лезете наводить порядок к соседям. Зачем вы туда лезете?
Что вы там потеряли?

— Мы, — сказал он, восстанавливаем — историческую
справедливость. Мы объединяем весь русский мир, и мы его
объединим независимо от того, нравится это вам или не нравится.

— Вы русский мир объедините, а зачем? — спросил я и этим
вопросом поставил его в тупик.

— Что значит зачем? Что значит зачем? Что значит зачем? —
трижды он повторил мой вопрос, пока обдумывал возражение. — Что
значит зачем? — спросил он в четвертый раз и ответил своим
вопросом: — А то, что мы самый разделенный в мире народ, а то, что
двадцать пять миллионов русских вынуждены жить за пределами
России — это вас не волнует?

— А чего ж мне волноваться, я-то живу в пределах. А если вас
судьба двадцати пяти миллионов волнует, так позовите их сюда, в
Россию, дешевле будет, чем захватывать их вместе с территориями. У
нас, — уточнил я, — страна большая, малозаселенная. И пятьдесят
миллионов бы легко разместились, так что и не заметишь. Так
позовите их.

Иван Иванович смутился и помрачнел.

— Так зовем же.

— И что же?
Он насупился и неохотно сказал:

— Не едут, сволочи. Уж мы им все обещаем. Жилье построить.
Работой обеспечить. А они опасаются, что обманем.

— Ну и не зря опасаются. Вы же нам всем коммунизм обещали
построить, а построили ГУЛАГ. Вот они, разделенные, и опасаются,
что вы им то же самое снова построите.

— Ерунда это всё, — сказал он. — ГУЛАГ остался в далеком
прошлом, и нечего его без конца поминать. То время прошло, и теперь
у вас все хорошо. Книжки печатаются, гонорары текут, живите в свое
удовольствие. Езжайте на курорт, купайтесь, загорайтесь, читайте,
наслаждайтесь природой, рисуйте или фотографируйте, наконец. Это
безопасно. Запомните, жизнь коротка и неисправима, старайтесь взять
от нее все, что удастся, и радуйтесь ей такой, какая есть. А если вы не
опомнитесь, то…

— То вы меня посадите?

— Нет, — поморщился он, — посадить это последнее, что бы мы с
вами сделали. Посадить вас — это глупо и, как выражаются умные
люди, контрпродуктивно. Конечно, при случае можно и посадить, но
шуму-то будет… сами знаете. Однако есть же всякие другие способы,
ну, как бы вам сказать, избавления от назойливого персонажа,
радикальные, совершенно бесшумные, вызывающие подозрения, но
недоказуемые.

— Вы имеете в виду…

— Вот именно то, что вы подумали. Со всяким человеком может
случиться инфаркт, инсульт. Ну, можно утонуть, разбиться на машине
и, наконец, — на лице его заиграла блудливая улыбка, — клещик может
оказаться все-таки энцефалитным. Впрочем, будьте пока здоровы. Тем
более что вам, кажется, привезли то, чего вы ожидали.

В самом деле подъехал микроавтобус оранжевого цвета с
надписью по бокам: ТЕХПОМОЩЬ.

— Мы еще увидимся, — сказал мне Иван Иванович и дернул правой
рукой, очевидно, намереваясь мне ее протянуть. Но опомнился, не
протянул и полез в свой «Мерседес».

А из техпомощи выскочили два молодых человека спортивного
вида в синих новеньких спецовках, с вышитыми желтыми нитками
именами Василий и Никифор и в почти белых нитяных перчатках. Не
говоря лишних слов, они колесо сняли, размонтировали, шину
завулканизировали, колесо собрали, поставили на место, посмотрели
выразительно на Пашу, поняли, что с него ничего не возьмешь, и
Василий сказал:

— Ладно, чего там.

А Никифор посоветовал:

— Ехай, старик, как хочешь, но под ноги поглядывай. И через
Крещатик не вздумай, там все перекрыто. На Майдане укры бузят и
покрышки палят.

Парни уехали, а я стал думать, что это они сказали? Какой
Крещатик, какой Майдан и кто такие укры? И то и другое, насколько я
помнил, находится в другой стране, в другом городе, а мы хотя и на
шоссе имени того города, но приближаемся к Московской, а не имени
того города автодороге. «Чушь какая-то», — сказал я себе, но
посоветовал Паше переместиться от греха подальше через Боровское и
Минское шоссе на Можайское, по которому точно к тому городу, в
котором Майдан, не попадешь.

Далее — Глава 16

Оглавление

Ранее — Глава 14