В.Войнович Малиновый пеликан — Изделие 2, призывы к действию

В. Войнович Малиновый пеликан — Глава 36. Изделие № 2 и призывы к действию

Чтобы никого случайно не разбудить, я снял ботинки, тихо вышел
наружу и увидел себя входящим в какую-то комнату, где было очень,
очень темно. Войдя туда, я покрутил наугад руками, не выпуская из
них ботинок, в надежде наткнуться на стену или какой-то иной
предмет, чтобы как-то сориентироваться в пространстве, и вдруг кто-то
перехватил мою руку и со словами «идите за мной» повел меня куда-то
и довел до какого-то стула, на который я, ощупав его, опустился. И как
только я сел, в зале включился свет. Он шел неизвестно откуда, потому
что никаких ламп я не приметил. У меня было ощущение, что свет
излучают стены. При свете я увидел, что нахожусь в просторном зале,
вдоль стен которого большим параллелепипедом выставлены столы, а
за столами сидят люди, участники какой-то, как мне подумалось,
конференции. Перед каждым участником, как полагается, бутылка
минеральной воды, стакан, блокнот, шариковая ручка и микрофон,
одеты же все не совсем обычно. Все в оранжевых безрукавках вроде
тех, светоотражающих, какие надевают дорожные рабочие, и у всех на
левой стороне груди висят какие-то бантики. Я сначала, естественно,
подумал, что это белые ленточки, с которыми наши оппозиционеры
еще недавно безнаказанно разгуливали по столице и которые один
известный всем человек, выглядывая из окна своего кремлевского
кабинета и будучи при этом близоруким, принял за презервативы. Я
помню, тогда над ним некоторые наши журналисты открыто
потешались, и я тоже, честно скажу, где-то по этому поводу несколько
неуместных шуточек отпустил. А теперь посмотрел я на эти бантики, и
мне тоже показалось, что это презервативы. Вгляделся еще
внимательней — и убедился, что мне не кажется, это действительно
презервативы. Иностранного производства, потому что, насколько я
знаю, наша промышленность, к великому моему сожалению, с
некоторых пор этот товар широкого потребления не производит. Когда-
то у нас в подмосковном поселке Баковка презервативы изготовлял
завод резиновых изделий, построенный по инициативе лично врага
народа товарища Берии. Целомудренные люди того времени слово
«презерватив» произносить стеснялись и называли его «изделие номер
два». Бывало, какой-нибудь взрослый солидный мужчина в шляпе,
отстояв очередь в аптеке (а презервативы только в аптеках и
продавались), совал в окошко денежку и говорил: «Мне, пожалуйста,
аспирин и… — понизив голос до шепота и покраснев… — и изделие
номер два». Аптекарша, тоже немного смущаясь, доставала пачечку с
этим изделием — торопливо, чтобы из очереди никто не заметил, и
совала её покупателю. Да, это изделие номер два. Вопрос: почему
номер два? Потому что под номером один завод выпускал
противогазы. Не знаю, на что Лаврентий Павлович рассчитывал,
выпуская противогазы, но с помощью презервативов, очевидно,
стремился достичь важной вражеской цели — сдержать естественный
прирост нашего населения. Однако изделие-то было советское,
качества соответственного, поэтому зловещим планам английского
шпиона, кем оказался впоследствии Берия, не суждено было
полностью осуществиться. Хотя резина, из которой изготовлялось
изделие, была достаточно плотной и более подходящей для
противогазов, она, так же, как и противогазная, часто рвалась,
лопалась и сползала с того, на что надевалась. Но, к счастью или к
сожалению, не всегда. Баковка производила в год до двухсот
миллионов изделий второго номера, и если бы все они рвались или
сползали, мы бы давно по численности населения обогнали Индию
или Китай. Товар этот стоил всего лишь 2 копейки за штуку, поэтому
его охотно покупали не только взрослые, но и дети, употребляя не
совсем по назначению. Когда мне было четырнадцать лет и я учился в
ремесленном училище, мои сверстники и я сам, бывало, каким-то
образом достав эти штуки, надували их и тайком привязывали
девушкам к хлястикам их форменных шинелей. Вот потеха была!

Но с крушением советской системы развалились целые отрасли
нашей промышленности. Последнее время, мне кажется, наша
промышленность уже вообще ничего не производит своего, кроме
автомобилей марки «ВАЗ» и автоматов Калашникова. Даже
собственное свое хозяйство оглядывая, я вижу, что все у меня
иностранное. Носки, трусы, штаны, рубашки, кофеварка, мясорубка,
холодильник, пылесос, телевизор, компьютер — и это, естественно, как-
то задевает мое патриотическое чувство. Вот и сейчас я увидел эти
презервативы и огорчился тому, что хороши, но не наши. Ничего не
скажу, выглядят красиво, но неё на том месте, для которого
предназначены. А на этом месте, на левой стороне груди, у нас носятся
самые высокие ордена. Увидев презервативы, я подумал: может быть,
это тоже какой-то новый орден, о котором я ещё ничего не знаю.
Сначала подумал — не может быть, а потом подумал — почему бы и
нет? Ведь есть же у англичан орден Подвязки, причем не какой-нибудь,
а самый высокий. Обладая википедическими знаниями моего
компьютера, расскажу о происхождении ордена. Как гласит легенда —
дело было в четырнадцатом веке. Графиня Солсбери, танцуя однажды
с королем Эдуардом Третьим, уронила подвязку, и те, кто был рядом,
засмеялись, но король поднял подвязку, заметив по-французски: «Honi soit qui mal y pense» — «Стыд подумавшему об этом плохо», и надел
подвязку на свою ногу. И, решив пикантное это событие должным
образом увековечить, учредил орден Подвязки, которым одновременно
может быть награждено не более 25 человек. Знак ордена, бархатная
лента с той же надписью, «Honi soit qui mal y pense», носится под
левым коленом. Вот я и подумал, глядя на людей, сидевших в зале, что
если уж есть орден Подвязки, то почему бы не учредить орден
Презерватива? С той же примерно надписью: «Стыд подумавшему об
этом плохо».

Заканчивая тему, замечу, что легкая доступность нашему
потребителю презервативов иностранного производства привела к
значительному и отмеченному социологами падению в нашей стране
рождаемости и сокращению численности народонаселения. Но с
некоторых пор, как я слышал, в результате введения нашими
оппонентами против нас санкций и ограничения поставок нам
продукции западного производства правительство намерено по
программе импортозамещения вновь запустить Баковский завод. Если
это так и если инженеры завода способны вновь освоить технологию
изготовления изделий номер два, тенденция сокращения численности
населения имеет шанс заметно замедлиться.

Но я на этой теме, кажется, слишком застрял, забыв, что читатель
ждет продолжения моего рассказа, и вот оно. Когда я вошел в зал, там
шло заседание, на которое если я и опоздал, то только чуть-чуть. С
трибуны выступал какой-то пламенный оратор, то ли партизан Че
Гевара, то ли писатель Лимонадов, в общем, кто-то из них, подвижный,
с козлиной бородкой и ломким юношеским голосом, в очках. Очки во
время его речи подпрыгивали на носу, как дрессированные. Я оказался
в зале в тот момент, когда он произносил устаревающее слово
«доколе».

— Доколе…

Он то держался обеими руками за трибуну, и так цепко, как будто
она стояла на качающейся палубе, то отлипал от нее и опять же обеими
руками начинал бурно жестикулировать.

— Доколе, — взывал он, — мы будем это терпеть? Эти паразиты
перешли все пределы. Они давно уже залезли нам под кожу. Мы
проявляли понимание, мы выжидали, надеясь, что они сами поймут
границы своих возможностей и, насытившись, этим удовлетворятся.
Так нет же, они лезут к нам в душу, они уверены, что мы молчали и
будем молчать, что мы будем покорны, но они ошибаются. День ото
дня у всё у большего числа людей открываются глаза на их
вредоносную сущность. Что делать?

— Общественный протест! — пискнула моя соседка, белобрысая
девица с вплетенными в косички двумя презервативами.

— Одиночные пикеты! — предложил толстый мужчина с пышными
седыми усами.

— Массовый стихийный хорошо подготовленный митинг! — подал
голос кудрявый молодой человек.

— Многолюдное шествие по Садовому кольцу! — предложил
бритоголовый крепыш с серьгой в правом ухе.

Тут я не выдержал.

— Какие, — говорю, — к чёрту, пикеты, какой митинг, какое
шествие? Если их столько развелось, их надо или маслом постным
заливать, чтоб задохнулись и вылезли, или применить хирургические
меры, но для этого нужны стерильные инструменты.

Все бывшие в зале повернули ко мне головы, тираду мою
внимательно выслушали.

— То есть, — спросил меня седоусый, — вы предлагаете
революцию?

— Да, именно революцию! — подтвердил я, и зал встретил мои
слова бурными аплодисментами.

— Я против, — сказал седоусый. — И все, кто здесь сидит, против.
Революция — это война, это кровь, а мы все за мирную смену власти
через демократические процедуры.
И на эти слова зал отозвался бурными аплодисментами и дальше с
одинаковой яростью аплодировал всем противоречившим — одно
другому предложениям ответить на произвол властей.

Предлагались:

Одиночные пикеты (Бурные аплодисменты).

Митинг (Бурные аплодисменты).

Мирное шествие (Бурные аплодисменты).

Марш миллионов (Бурные аплодисменты).

Всеобщее восстание (Бурные аплодисменты).

Ничего не делать (Бурные аплодисменты).

В конце концов под бурные аплодисменты пришли к решению
провести марш миллионов человек на пятьсот, участие в интересах
массовости разрешить всем, но не допускать никакого экстремизма,
гейства и педофильства. И лозунги допускать исключительно мирные:
«Перлигоса на нары!», «Думу распустить и подвергнуть…» — я не
понял чему, то ли люстрации, то ли кастрации. «Чиновникам тюрьма!
Олигархам смерть!»

Вот так все постановили и уже взялись писать резолюцию, когда
на трибуну вскочил человек с лицом кавказской национальности и
усами с концами, закрученными за уши. Он поднял руку. Галдеж
прекратился.

— Джентльмены, — обратился он к аудитории с грузинско-
американским акцентом.

— Кто это? — спросил я свою соседку, ту самую, с презервативами
в косичках.

— А вы не знаете? — удивилась она.

— Стыдно не знать, — заметил бритоголовый с серьгой.

— Это, — сказала девушка, — наш великий учитель и наставник
Акакий Торквемадзе. Грузинский специалист американского госдепа
по оранжевым революциям.

— Джентльмены, — повторил Торквемадзе, — братья и сестры! К
вам обращаюсь я, друзья мои.

Все замерли. Торквемадзе отхлебнул воды из стакана.

— Вы меня извините, я явился к вам из цивилизованного мира и
поэтому, может быть, не все понимаю, не понимаю, например, о чем
вы сейчас договорились. И кто вы есть, оппозиция или послушное
стадо баранов? Какой митинг, какой марш, какое шествие? Вы уже
митинговали, маршировали, шествовали и гуляли с синими ведерками,
белыми ленточками в оранжевых курточках. Вы делали это мирно, вы
ходили по бульварам, улыбались друг другу, улыбались полицейским,
и полицейские улыбались вам и били вас дубинками по башке. Вы
радовались тому, как много вы видели красивых открытых
приветливых лиц. Нет, я ничего против такого препровождения
времени не имею. Прогулка на свежем воздухе, что может быть
полезнее? Разве что бег трусцой. И если вам всё это нравится,
пожалуйста, продолжайте на здоровье, но за свой счёт. Вы должны
отчетливо понимать, что госдеп за пустые прогулки денег не платит.
Он платит только за реальные дела, а реальным делом сейчас может
быть… — он поискал глазами меня, нашел и указал пальцем… — как
правильно говорит коллега, может быть только революция. Все эти
ваши разговоры и опасения, все ваши заклинания, что только не
революция, ничего не стоят. Каждый нормальный человек, который
изнутри или снаружи следит за событиями в вашей стране, видит, что
здесь без революции ничего сделать нельзя. Вы посмотрите, что у вас
происходит. Вся страна погрязла в коррупции. Не только чиновники, а
все, все. Коррупция с самого верха до самого низа. Воруют все. Те, кто
вверху, тащат миллиардами, те, что внизу, чего-нибудь по мелочи,
детали каких-нибудь агрегатов, мешок картошки, кусок мяса. Вашему
Перлигосу скучно стало жить просто так, и он при вашем согласии и
одобрении затеял сразу несколько войн. Но дело не только в нем. Если
вы отправите его в отставку или на нары, ничего не изменится. На
смену этому Перлигосу придет другой Перлигос, но система останется
та же. Значит, надо сломать весь механизм этой системы, самых
отъявленных воров посадить, а других заменить честными людьми.

— А где их взять? — выкрикнул кто-то с места.

— Если нужно, — пообещал Торквемадзе, — честных людей
пришлем из Грузии, из Америки, из Одессы. — И, превратившись вдруг
в Джонсона энд Джонсона, продолжил с американским акцентом: —
Поэтому нужна революция. Если вы её совершаете, госдепартамент
будет заплатить вам много деньги. Больше, чем вы можете украсть на
своей работе. Но вы должны показать, что вы способны на революция.
(Аплодисменты, крики: «Способны! Способны!»)

На стене высветилась большая карта Москвы, и Джонсон энд
Джонсон лазерной указкой показал, как, куда и откуда должны идти
восставшие массы и где им надлежит слиться в единый штурмующий
поток. Какой-то человек с крупными седыми кудрями поднялся со
своего места с вопросом, как будет идти оплата: за общее участие или
за конкретные действия.

— Платить будем по гибкой шкале, — сообщил Двойной Джонсон,
превратившись опять в Торквемадзе. — За общее участие по низшей
ставке, за особую активность, проявление героизма — аккордно. Случаи
героизма должны быть подтверждены показаниями свидетелей,
предъявлением соответствующих фотоснимков с ваших айфонов и
айпадов и в случаях особого героизма свидетельствами о смерти.
Руководителям движения, или, как у вас говорят, зачинщикам, или,
еще лучше сказать, закоперщикам, платить будем больше, рядовым
революционерам меньше, но тоже достаточно. Отдельная плата будет
за нападение на полицейского. Тоже разная шкала: за пощечину,
зуботычину или дубиной по голове. Очень хороший эффект возникает
от перевертывания автомобилей, особенно полицейских. Так что
хорошо их переворачивать, еще лучше — поджигать. Поджигать можно
и автомобильные покрышки. Они прекрасно горят, делают много дыма
и вкусно пахнут. Если кто-то из вас согласится отметить свое участие
самосожжением, мы будем это приветствовать и оплатим по высшей
ставке.

— По высшей ставке — это сколько? — спросил я.

— В зависимости от возраста, — объяснил Торквемадзе. — Обратная
пропорция. Чем моложе, тем дороже.

— Это, — говорю, — неправильно.

— Учтите, американцы всегда все делают правильно. Кто с этим не
согласен? Видите, все согласны. Так вот в данном случае они исходят
из соображения, что молодой человек сжигает больше предполагаемых
лет жизни. Это стоит дороже. Логично?

Мне пришлось с горечью согласиться, что сжигательной
перспективы во мне осталось совсем немного, и соответственно, особо
нажиться на такой акции я уже не смогу.

Далее — Глава 37

Оглавление

Ранее — Глава 35