В. Войнович Малиновый пеликан — В поисках стерильности

В. Войнович Малиновый пеликан — Глава 5 . В поисках стерильности

Я, конечно, оскорбился, что Тоцк меня не берет. Я, по их мнению,
не академик. Я ничего доказывать не захотел. Хотя в некоторой
степени я все-таки академик. В двух, как сказано выше, иностранных
академиях состою и в одной нашей в качестве почетного члена. Но что
доказывать? Тоже мне академическая больница! Я понимаю, когда есть
КЛИНИКИ онкологические, педиатрические, психиатрические,
ветеринарные по видам болезней или животных. А тут настроили
всяких лёкарен, отдельных для академиков, для министров, для
космонавтов, для судей, для прокуроров или еще кого. Как будто эти,
которым для, не из таких же частей, как мы, состоят или болезни у них
особенные, академические, министерские, прокурорские.
Единственное у них профессиональное заболевание — геморрой. У нас
государство, каким было советское, таким и это осталось, — сословно-
иерархическое. Одним все, другим поменьше, третьим шиш. Конечно,
за Тоцк я мог бы еще побороться, куда-нибудь позвонить, написать
жалобу, выложить в Интернет, но пока буду этим заниматься,
энцефалит разовьется… Так что там еще? Запольск? А он не
академический. И разве он не дальше, чем «Склиф»? Фельдшерица
охотно согласилась:

— Ну и правильно, в Запольск ехать не стоит, тем более что
стерильности они тоже не обеспечат. Какая там стерильность? Там вот
такие тараканы по стенам бегают. А в «Склифе» стерильность. И еще
специально обученный персонал, нужное оборудование и лаборатория.
Они вашего клещика аккуратненько извлекут и сразу в лабораторию на
анализ, а вам сделают инъекцию. И, бог даст, живым останетесь. Если
даже и будет небольшое повреждение мозга, это не страшно, у нас вся
страна с поврежденными мозгами живет. Вы со мной согласны?

Когда такие перспективы, мне что остается делать?

Ладно, говорю, поехали. Зинуля обрадовалась, как будто я к ней
на именины наладился. Я потом подумал, что это ей для чего-то было
надо именно в тот район попасть, вот она меня этим направлением и
соблазняла. А соблазнивши, обрадовалась.

— Паша, — говорит шоферу, — давай!
Федор, пользуясь общим замешательством, первым вскочил в
машину, но, будучи изгнан, обиделся и вернулся в дом не
обернувшись. Шурочка, провожая нас, всплакнула и перекрестила
меня, что усугубило мои дурные предчувствия. В машине оказались
узкий лежак и четыре кресла — три спереди, одно сзади.

— Как вы, сидя или лежа поедете?

Я сказал, что, конечно, сидя. Тем более, что перечисленные выше
симптомы как будто прошли и лежачего больного изображать из себя
не хотелось. Расселись по креслам, пристегнулись, поехали. Куда?
Зачем? Нужно ли? Я прожил уже, как сказал бы ученый человек,
основной корпус жизни, и стоит ли так уж цепляться за то, что
осталось, если даже в нужности всего нашего существования у
некоторых людей есть сомнения.
О смысле жизни

«Дар напрасный, дар случайный, жизнь, зачем ты мне дана?» —
спрашивал Пушкин.

Всякий думающий человек рано или поздно задавался этим
вопросом. При этом кто-то, естественно, надеялся, что дар, может
быть, не совсем случайный и совсем не напрасный, а дан ему с каким-
нибудь смыслом, может быть, даже со смыслом особенным. Ну,
допустим, что жизнь Пушкина имела особый смысл, потому что… Ну,
не буду объяснять почему. Хорошо, давайте начнем с Пушкина и
составим список сделавших что-то особенное в литературе, искусстве,
науке и оставивших, как говорится, свой след. Но ведь большинство
людей никакого отдельного следа ни в чем не оставили. Крестьянин
выращивал хлеб, мы его съели, переварили, осталось то, что осталось.
Дворник смел во дворе листья, они опять нападали, он опять смел,
чистил двор от снега, наступила весна, от его работы ничего не
осталось. Значит, его жизнь вообще прошла бесследно? А жизнь
животного, насекомого, оно что же — создано природой без всякого
смысла? Может быть, даже и так. Все со смыслом или все без смысла.
Если второе, то и Пушкин без смысла, потому что большинству людей
и он неё нужен. Большинство живет, не задумываясь о смысле, и
правильно делает, потому что попытка найти его приводит только к
напрасным мучениям, а иногда и похуже. Мой друг Костя Плотников
был блестящим ученым-физиком, автором нескольких открытий,
включая элемент, пополнивший таблицу Менделеева. В обыденной
жизни он был легким, общительным и безалаберным человеком. Но
иногда задумывался о смысле жизни, додумывался до того, что его нет,
впадал в депрессию и приходил к мысли, что раз нет смысла жизни, то
нет смысла жить. И тогда попадал в больницу. Врачи вникали в
причину его депрессий, выясняли подробности его жизни, но все как
будто было в порядке. И наследственность (папа химик, мама
пианистка) неплохая, и в детстве ничем, кроме кори и свинки, не
болел, учился отлично, в делах успешен, жена прекрасная и дети
хорошо устроены. С сексом есть проблемы, но дело не в этом. А в том,
что не видит смысла в жизни. Тогда возникали мысли о самоубийстве.
Однажды его вынули из петли и привезли в больницу. Два дня он
лежал лицом к стене, ни с кем не разговаривая, но безропотно
подчинялся медсестрам, приходившим сделать укол, измерить
давление, температуру и взять кровь на анализ. Вечером третьего дня
его посетил заведующий отделением Геннадий Еремеевич Цымбалюк,
мужчина лет пятидесяти с коротко подстриженными седыми усиками
на жизнерадостном загорелом лице, любитель женщин, рыболов и
охотник. Он только что вернулся из Болгарии, где охотился на косуль,
был результатом вполне доволен, что положительным образом
отразилось на его настроении.

— Рад снова вас видеть, — сказал он, войдя в палату. — Предпочел
бы встретить вас не здесь, но здесь вам тоже будет неплохо. Весь
персонал относится к вам с большим почтением и необычайной
нежностью. Как себя чувствуете?

— Зачем меня сюда привезли? — в ответ спросил Костя.

Вопросу доктор не удивился.

— Мы всего лишь исполняем наши обязанности.

— В чем они состоят?

— В частности, в том, чтобы удерживать людей от необратимых
поступков.

— А почему вы должны меня удерживать? Почему я, взрослый
человек, не могу распорядиться собственной жизнью?

— Потому что решение распорядиться таким образом чаще всего
возникает под воздействием сиюминутных эмоций, и человек,
удержанный от самоубийства, потом бывает благодарен удержавшим.
То есть мы предполагаем, что если вас не удержать, вы бы об этом
потом пожалели бы, если 6 смогли.

— Это не мой случай, — сказал Плотников. — Потому что у меня не
эмоции, а четкое осознание того, что моя жизнь никакого смысла не
имеет. Но вы вряд ли можете меня понять.

— Почему же? — возразил доктор. — Мысль не так уж оригинальна,
как вам кажется. Процентов сорок наших пациентов охотно с вами
согласятся. Но если вы продлите ваши размышления в эту сторону, то
придете к выводу, что если нет смысла в жизни, то в смерти его тем
более нет.

— И что из этого следует? — спросил больной, хотя не очень
интересовался ответом.
— А из этого следует то, что если нет смысла ни в том, ни в
другом, то и вовсе нет смысла в том, чтобы добровольно менять одну
бессмыслицу на другую. Причиняя страдания своим близким.

— Я им живой причиняю больше страданий.

По своему образованию и личному опыту доктор знал, что
убеждать больного, находящегося в глубокой депрессии, словами в чем
бы то ни было, а тем более в том, что смысл жизни есть, бесполезно,
что помочь ему могут только лекарства. Тем не менее он втянулся в
разговор и, забыв, что он врач, пытался подействовать на больного
логикой, тем более что тот постепенно тоже разговорился.

— И вообще, что такое смысл жизни? — говорил доктор мягким
задумчивым голосом, как будто впервые обсуждал эту тему и теперь
размышлял вслух. — Представление о нем зависит от мировоззрения
или даже от настроения. Смысл жизни можно не видеть ни в чем или
видеть во всем. Кавказские люди считают, что человек выполнил свое
предназначение, если построил дом, родил сына (дочь не в счет) и
посадил дерево.

— Дом со временем разрушится, — парировал Костя, — сын и дерево
умрут.

— Мы все умрем. Но сын построит другой дом и родит своего
сына, а дерево родит другое дерево. Одно умирает, другое рождается,
но в целом природа и все ее составные не умирают, а обновляются и
продолжаются в следующих поколениях. Так неужели вы думаете, что
во все это не внесено никакого смысла?

— Кем он внесен? Богом?

— Да, я забыл, что вы, кажется, атеист. Ну допустим, вы не верите
в Бога, но если мы даже возникли просто из пыли, то почему бы не
предположить, что и этот процесс состоялся со смыслом. Ведь не
может же быть, что наш мир, такой разнообразный, многозвучный и
многоцветный, создан и существует без всякого смысла.

— А остальные миры?

— То есть?

— Все мироздание. Весь этот космос — звезды, планеты,
безжизненные, пустые, холодные, серые, в их существовании тоже
какой-то смысл?

— Безусловно. Вы как физик лучше меня знаете, что вращение в
пространстве небесных тел, их расположение относительно друг друга
и взаимная привязанность подчинены строгим законам, которые вы,
ученые люди, с изумлением открываете. Вы их только открываете, но
созданы-то они не вами. Но их создание было же подчинено какому-то
смыслу.

— Я в этом сомневаюсь.

— Ну и сомневайтесь сколько угодно, но зачем же руки на себя
накладывать? Почему вам просто не поверить своим ощущениям?
Тому, что жизнь бывает всякой: скучной, холодной, серой, дождливой
и слякотной, но бывают другие периоды, когда солнечно и светло,
когда вы открыли что-то невероятное, когда вы любите и любимы,
когда вы лежите в засаде и на вас идет олень, красавец вот с такими
рогами… Господи, неужели в такие минуты стоит думать о смысле
жизни, когда сама жизнь является смыслом жизни?

Спор затянулся. Время от времени в палату заглядывала дежурная
медсестра Галя с предложением сделать укольчик. Доктор делал ей
знак, она исчезала. Доктор приводил аргументы, больной их отвергал и
приводил свои. Оба спорщика были люди умные, образованные.
Доводы каждого были убедительны, но и контрдоводы были такими
же. В конце концов оба утомились, а тем временем забрезжил рассвет.
Доктор спохватился, что прошла целая ночь, а ему утром опять на
работу, простился с собеседником и пообещал, что встретятся утром во
время обхода. Доктор ушел, больной заснул и спал долго. Проснулся
от солнечного света и свежего воздуха. Это санитарка Наталья открыла
окно, чтобы проветрить палату. За створками окна была решетка из
толстых металлических прутьев, и тень от нее лежала на полу, который
мокрой шваброй протирала Наталья. Потом влажной тряпкой она
протерла столик в углу, стул и спинку кровати, на которой лежал
Костя. Затем встала на стул, чтобы закрыть окно.

— Не надо, — сказал ей Костя.

— Что не надо?

— Не надо закрывать окно.

— Хорошо, — сказала Наталья и вышла.

Костя лежал на кровати, жмурился от слепящего солнца и вдруг
понял, что это очень и очень хорошо — ощущать тепло солнечных
лучей и вдыхать свежий весенний утренний воздух и слушать
заоконные шумы городского движения, чьи-то голоса, стук каблуков,
шелест листвы и карканье ворон. Он вспомнил о своей попытке
самоубийства и представил себе, что сейчас он был бы не здесь, а в
морге, голый и синий на цинковом ложе, и проникший сквозь
форточку солнечный луч лежал бы на его безжизненном белом лице.
И, на секунду представив себе эту картину, он содрогнулся от ужаса. И
подумал, что неужели и правда пришло ему в голову самому
добровольно отказаться от жизни, которая так прекрасна во всех своих
проявлениях. Он вспомнил ночной разговор с Геннадием Еремеевичем
Цымбалюком. Все, что говорил ему доктор, сейчас казалось Косте
необычайно мудрым и убедительным. А его собственные возражения
глупыми и бессмысленным. Теперь он точно понимал, что смысл
жизни неизвестен, но он есть, а если его и нет, то и не нужно. Не надо
никакого смысла, надо просто жить, наслаждаясь солнцем, воздухом,
природой, цветами, музыкой, любовью, работой, выпивкой, едой и
чтением умных книг Все это он немедленно хотел рассказать
Геннадию Еремеевичу и с нетерпением ждал девяти часов утра, когда
тот явится с утренним обходом. Но в девять доктор не появился, а
около десяти пришла лечащий врач Оксана Габриэлевна. Глаза у нее
были заплаканы, и это очень не понравилось пациенту. Ему казалось,
что в такое прекрасное утро все должны радоваться жизни и ничего
омрачающего радость ни у кого не должно быть. Она смерила
давление и спросила, как дела.

Больной сказал:

— Хорошо.

Она, похоже, удивилась и переспросила:

— Хорошо? В каком смысле?

— В том смысле, что я хорошо себя чувствую.

Видимо, его ответ не совпадал с её ожиданиями, и она решила
уточнить:

— А как настроение?

— Приподнятое, — сказал он. — А у вас что-то случилось?

Так он спросил и напрягся, очень не хотелось услышать что-
нибудь огорчительное.

Она не ответила и задала свой вопрос:

— Я слышала, вы чуть ли не всю ночь говорили с Геннадием
Еремеевичем?

— Да, — охотно поделился больной, — говорили.

— И как он вам показался?
— Не знаю. Может быть, он владеет гипнозом или еще что-то
такое. Я никогда не думал, что на меня кто-то может так сильно
подействовать словами. А он меня убедил в том, что жизнь чего-то все-
таки стоит.

— Кажется, вы убедили его в обратном, — сказала она и пошла к
выходу. Уже взявшись за ручку двери, обернулась, встретила
вопрошающий Костин взгляд и медленно, отделяя слово от слова,
голосом диктора, читающего последние известия, сообщила:

— Геннадий Еремеевич Цымбалюк сегодня утром застрелился в
своем кабинете.

Далее — Глава 6

Оглавление

Ранее — Глава 4